1 Трагедия советской деревни Коллективизация и раскулачивание Том 5.1

ТРАГЕДИЯ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ Коллективизация и раскулачивание
Документы и материалы Том 5
1937-1939

Книга 1.1937






https://docs.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_QVpyV2FYRHNja3c/edit?usp=sharing








Редакционная коллегия тома:
В.Данилов и Р.Маннинг (ответственные редакторы),
В.Виноградов, Л.Виола, А.Гетти, М.Эллман, И.Зеленин,
С.Красильников, Ю.Мошков, О.Наумов, Н.Охотин, Е.Тюрина
Составители:
В.Данилов, Р.Маннинг, Н.Охотин,Н.Перемышленникова,
Г.Селезнева, Н.Сидоров, Т.Сорокина, Т.Царевская (ответственные)
М.Вылцан, Н.Глущенко, Т.Голышкина, Л.Денисова, И.Зеленин,
Н.Ивницкий, Е.Кириллова, С.Красильников, Н.Муравьева,
С.Мякиньков, Ю.Орлова, Т.Привалова, А.Федоренко
Москва
РОССПЭН
2004

ББК 63.3(2)6-2 Т65
Участники проекта выражают глубокую благодарность Национальному гуманитарному фонду США, университету Торонто,
Бостон колледжу, издательству Иельского университета
и Лоуренсу Клиффорду за поддержку научно-исследовательской работы
по этому крупному проекту

The participants of this project express their gratitude to the National Endowment for the Humanities, the University of Toronto,
Boston College, the Yale University Press and Lawrence X. Clifford for their support of this project

Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Т 65 1927—1939: Документы и материалы. В 5 тт. / Т. 5. 1937—1939. Кн. 1. 1937 / Под ред. В.Данилова, Р.Маннинг. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. — 648 с.

В пятом томе «Трагедии советской деревни» публикуются документы о событиях одного из самых трагических для страны этапов — апогее сталинского террора. Как показывают факты, основным объектом репрессий в 1937 — 1938 гг. оставалось крестьянство. Против него была направлена и самая массовая «кулацкая операция» по приказу НКВД № 00447, и «показательные судебные процессы». Не менее важны документальные свидетельства непосредственного руководства репрессиями Сталиным и его ближайшим окружением.

Документы извлечены из ранее недоступных фондов высших органов партийно-государственного руководства (ЦК ВКП(б), ЦИК, СНК СССР), различных ведомств и организаций (НКВД, Верховного суда, Прокуратуры и др.). Значительное внимание уделено положению самих крестьян, их настроениям и реакции на происходящее.
© В.Данилов, Р.Маннинг, Л.Виола, 2004
© Институт российской истории РАН, 2004
© Федеральная архивная служба России, 2004
© Центральный архив ФСБ Российской Федерации,
2004
© Бостон колледж (США), 2004 © Университет Торонто (Канада), 2004 © «Российская политическая энциклопедия», 2004 © V.banilov, R.Manning, L.Viola, 2004 © Institute of Russian History of the Russian Academy
of Sciences, 2004
© Federal Archival Service of Russia, 2004 © Central Archive of the Federal Security Service of
Russian Federation, 2004 © Boston College (USA), 2004
ISBN 5 - 8243 - 0006 - 2 © University of Toronto (Canada), 2004
ISBN 5 - 8243 - 0540 - 4 ® «Russian Political Encyclopedia», 2004

В.П.Данилов

ВВЕДЕНИЕ
Советская деревня в годы «Большого террора»
Разговор в номенклатурной семье.
Сынок (со смущением): Скажи, папа, а был ли 37-ой год,
или после 36-го года сразу наступил 38-ой?
Папа (очень довольный): Ты, сынок, задал трудный вопрос,
на который сейчас никто ответить не может.
...Но мыслишь ты в правильном направлении!
(Советский анекдот конца 50-х годов)
За последние 10 — 12 лет, когда стали доступными документы, связанные с репрессиями советского времени, многое сделано в изучении их характера и масштабов, начиная с революции и гражданской войны до конца сталинского режима. Свой вклад в исследование этой большой и сложной темы внесли и предыдущие четыре тома настоящего издания — «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание». В совокупности они охватывают время с 1927 г. по 1936 г., когда сталинский террор с наибольшей силой проявился именно в деревне — и в коллективизации, и в раскулачивании, и в хлебозаготовках... Последний — 5 том — содержит документы о положении советской деревни в 1937 — 1939 гг., на которые приходится время «Большого террора» и его «отмены». Вошедшее в литературу наименование событий
1937 — 1938 гг. «Большим террором» нельзя признать вполне удачным. Точнее
было бы именование этих лет «Апогеем сталинского террора» или «Апогеем
большого террора», начатого в июне 1927 г. и прекращенного в марте 1953 г.
Не случайно в литературе встречаются определения событий 1937 — 1938 гг. и
как апогея террора1. Главное, разумеется, состоит не в наименовании времени,
а в неизменном глубоком внимании общественной мысли и исторических ис
следований к потрясшей советское общество кровавой трагедии тех лет.
Первый опыт составления библиографии «Большого террора» (1937 —
1938 гг.), охватывающей издания до 2000 г. включительно, содержит почти
250 названий2. Литература на эту больную тему продолжает расти и 5 том в
издании «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание.
1927 — 1939 гг.», как мы надеемся, займет в этой литературе свое место в ряду
документальных свидетельств об основной массе жертв сталинского терро
ра — крестьянстве. Среди документальных изданий необходимо отметить
прежде всего «Книги памяти жертв политических репрессий»*, имеющие ис
ключительно важное общественное и научное значение. Для документов, пуб
ликуемых нами, эти книги неоднократно обеспечивали возможность проверки
исполнения приговоров, позволяли отразить действительную судьбу многих
жертв террора в именных комментариях — одном из труднейших приложений
документальных изданий.
Их называют также «Расстрельными списками...», «Покаяниями...», «Белыми книгами...», «Мартирологами...».

Обращаясь к собственно историческим исследованиям и сборниками документов по проблемам «Большого террора», необходимо прежде всего отметить значительность объема выполненной работы, охватывающей практически всю страну3. Основное внимание исследователей сосредоточено на политической направленности и политических последствиях террора, на его организации через выколачивание признаний жертвами террора, наконец, на создание обстановки всеобщего страха и безгласного подчинения командно-репрессивной диктатуре вождя. Особое место занимают исследования масштабов террора по числу человеческих жертв и по демографическим последствиям, раскрывающие роковую роль сталинской диктатуры в судьбе советского общества. Среди работ этого направления выделяются демографические очерки «Население России в XX веке», где приводятся основные сведения о жертвах репрессий и их отражении в динамике населения страны вплоть до 1939 г. включительно.
По каждому из названных аспектов можно было бы сказать и о достижениях, и о необходимости продолжения исследований для пополнения знаний о масштабах и последствиях террора, его характера как сущности сталинизма. Можно привести немало фактов, которые подтвердят необходимость дополнительных исследований в этом направлении. Ограничимся характерным примером: в названной книге численность «кулацкой ссылки» за 1930—1931 гг. дается по справке ГУЛАГ: 381 173 семьи с населением 1 803 392 человека4. Однако имеются и другие, заметно отличающиеся, данные. Отдел центральной регистратуры ОПТУ, осуществлявший общий учет результатов деятельности этого учреждения, в справке о выселении кулаков с начала 1930 г. до 30 сентября 1931 г. общую численность «спецпереселенцев» определял в 517 665 семей с населением в 2 437 062 человека5. Различие в приведенных показателях объясняется тем, что отнюдь не все спецпереселенцы находились в ведении ГУЛАГ. Нужно учитывать также, что «кулацкая ссылка» не исчерпывалась «спецпереселенцами». Работоспособные мужики из семей, раскулаченных «по первой категории», как их обозначило постановление ЦК от 30 января 1930 г., если не попадали под расстрел, то направлялись зэками в лагеря ГУЛАГ. Только за февраль — апрель 1930 г. их оказалось 123 716 человек6. Нам придется столкнуться еще с рядом случаев сталинского террора, жертвы которых остаются неизвестными, требующими специального исследования.
Для понимания сущности «Большого террора» 1937 — 1938 гг., его особенностей в целях и средствах напомним о некоторых фактах предшествующего времени, в той или иной мере отраженных в предшествующих четырех томах настоящего издания. Речь идет прежде всего о сталинской программе террора и ее реализации до 1937 г.
В литературе распространены представления, связывающие сталинский террор с «красным террором» эпохи гражданской войны. Определенная связь здесь действительно имеется, однако она ни в какой мере не исчерпывает ни происхождения, ни сущности сталинского террора. Больше того, уже в самом начале выявляется их принципиальная разнонаправленность. Известна полемика в среде большевистских лидеров весной 1925 г. по поводу возможности «прямого революционного действия» в экономических преобразованиях сельского хозяйства. Н.И.Бухарин в докладе на апрельском пленуме ЦК партии выступал против взглядов «некоторых товарищей», «чудаков», считавших возможным провести «насильственное экспроприирование кулака», «объявить крестьянской буржуазии Варфоломеевскую ночь», осуществить «вторую революцию», «добавочную революцию по деревенской линии». Назывались даже сроки: «через два года»^.
8

В сталинском архиве хранится неопубликованная рукопись Бухарина «Еще раз к вопросу о нашей политике в деревне», где защищалась программа кооперативного развития всех социальных слоев крестьянских хозяйств как условие общего экономического подъема8. В статье четко сформулированы вопросы политики в деревне, вызывавшие споры в партийном руководстве: «...ведем ли мы сознательно линию на обострение классовой борьбы в деревне, на разжигание ее? Держим ли мы курс на вторую революцию в деревне? Держим ли мы сознательно курс на повторную экспроприацию сельскохозяйственной верхушки? Совершенно ясно, что это было бы абсолютно неизбежным результатом общей линии на разжигание, на обострение классовой борьбы». Ответ Бухарина на эти вопросы противостоял сталинской позиции: «Я вовсе не стою за обострение классовой борьбы в деревне. Мы должны действовать так, чтобы путем хозяйственных мероприятий, в первую очередь через кооперацию, двигать вперед основную массу крестьянского населения»9.
Ни на пленум ЦК, ни тем более в печать спор не был вынесен, что вполне соответствовало сталинской манере. Но именно через два года — в 1927 г. — Сталин начнет «вторую революцию», в которой особое место будет занимать «добавочная революция по деревенской линии». Выступления против сталинской «революции сверху», «повторной экспроприации деревенской верхушки» и «разжигания классовой борьбы» предопределило судьбу Бухарина, Рыкова и их сторонников уже тогда, хотя физическая расправа над ними была проведена десятилетие спустя, когда реального влияния в политике они уже не имели, но все их предупреждения и пророчества сбылись в полной мере. Политическая расправа с «правыми» на февральско-мартовском пленуме ЦК в 1937 г. наносила последний удар по большевизму и придала террору всеобщий характер. Так начинался апогей «Большого террора».
Официальная версия массовых операций О ГПУ летом 1927 г. связывала их с возникшей угрозой войны: разрыв правительством Англии дипломатических отношений с Советским Союзом в мае, убийство советского посла П.Л.Войкова в Варшаве 7 июня, а также взрыв бомбы в партийном клубе Ленинграда в тот же день потребовали принять решительные ответные меры. Документы, относящиеся к тому времени, позволяют составить представление о действительном характере начинавшихся сталинских репрессий.
В июне — июле 1927 г. Сталин находился в Сочи, благодаря чему развертывание событий оказалось документально зафиксированным по дням и часам. Поздним вечером 7 июня из Москвы пришла шифровка, сообщавшая об убийстве Войкова «сегодня Варшаве на вокзале... русским монархистом...». Ответ последовал незамедлительно: «Чувствуется рука Англии. Хотят спровоцировать конфликт с Польшей. Хотят повторить Сараево...». Предлагалось проявить «максимум осмотрительности» по отношению к Польше и сделать заявление о том, что «общественное мнение СССР считает вдохновительницей убийства партию консерваторов в Англии»10.
В действительности никакой угрозы войны в 1927 г. не было, и все это понимали. Истерия по поводу внешней опасности нужна была сталинскому руководству для расправы с любой оппозицией и сосредоточения всей полноты власти в собственных руках. Общепризнанной оппозицией в послереволюционной России были остатки монархических и вообще белых сил — остатки ничтожно малые и слабые, о чем свидетельствовала вся социально-политическая обстановка после гражданской войны. Однако их враждебность советскому строю не нуждалась в доказательстве и поэтому с них легче было начать массовые репрессии. Шифрограмма Молотову об этом свидетельствовала весьма ярко: «Всех видных монархистов, сидящих у нас в тюрьме или в концлагере,

надо немедля объявить заложниками. Надо теперь же расстрелять пять или десять монархистов, объявив, что за каждую попытку покушения будут расстреливаться новые группы монархистов. Надо дать ОГПУ директиву о повальных обысках и арестах монархистов и всякого рода белогвардейцев по всему СССР с целью их полной ликвидации всеми мерами. Убийство Войкова дает основание для полного разгрома монархических и белогвардейских ячеек во всех частях СССР всеми революционными мерами. Этого требует от нас задача укрепления своего собственного тыла»11.
Сталинская директива поступила в ЦК ВКП(б) в 8 ч. 40 мин. 8 июня и в тот же день не только превратилась в решение Политбюро, но и начала осуществляться ОГПУ на практике. Вечером 8 июня шифрограммой от Молотова Сталин получил «сегодняшнее решение Политбюро»: опубликовать «правительственное сообщение о последних фактах белогвардейских выступлений с призывом рабочих и всех трудящихся к напряженной бдительности и с поручением ОГПУ принять решительные меры в отношении белогвардейцев». ОГПУ предлагалось «произвести массовые обыски и аресты белогвардейцев», не дожидаясь завершения этих операций, и сразу же «после правительственного сообщения опубликовать сообщение ОГПУ с указанием в нем на произведенный расстрел 20 (!) видных белогвардейцев...». Более того, Политбюро ЦК ВКП(б) решило «согласиться с тем, чтобы ОГПУ предоставило право вынесения внесудебных (!!) приговоров вплоть до расстрела соответствующим ПП (Полномочным представительствам ОГПУ. — В.Д.)... виновным в пре* ступлениях белогвардейцам»12.
В приятых 8 июня 1927 г. решениях был представлен весь набор мер для развертывания массовых репрессий, точнее — для введения в действие уже созданного и подготовленного к этому действию репрессивному механизму. 9 июня 1927 г. в «Правде» появляется правительственное обращение, 10 июня — сообщение коллегии ОГПУ и приговор, принятый во внесудебном порядке, о расстреле 20 человек из «монархической белогвардейщины», приведенный в исполнение 9 июня, то есть на второй день после ночной шифрограммы Сталина.
В ставших доступными документах ОГПУ сообщалось, что «во время июньской операции» было проведено до 20 тыс. обысков и арестовано 9 тыс. человек. Основные операции ОГПУ были проведены в деревнях зерновых районов: на Украине, в центральном Черноземье, на Дону и Северном Кавказе, но не только в них. Арестам подвергались прежде всего «бывшие» — бывшие помещики, бывшие белые, особенно вернувшиеся из-за границы (репатрианты), а также «кулаки и буржуи», «торговцы», «попы и церковники»... В общественном мнении деревни аресты связывались чаще всего с военной опасностью: «...будет на днях война», «...война скоро будет объявлена», «...война, очевидно, начата»...13 Есть все основания полагать, что 9/ю арестованных составляли жители деревни. К сожалению, мы еще не знаем ни численности, ни состава, ни судеб людей, пострадавших в первой волне сталинских репрессий. В докладной записке В.Р.Менжинского в Политбюро ЦК ВКП(б) о результатах «операции» от 19 июня 1927 г. говорилось: «ОГПУ предполагает число расстрелянных ограничить сравнительно (?) небольшой цифрой, передавая дела главных шпионских организаций в гласный суд»14. Гласных судов не было, но репрессии не ограничивались расстрелом двадцати «сиятельных», как их немного позже поименует Сталин.
Прекращение «операций» ОГПУ в какое-то ограниченное время не было запланированным. Во всяком случае 26 июня 1927 г. в ответном письме И.В.Сталина В.Р.Менжинскому, обратившемуся с просьбой об указаниях по поводу проводимых «операций», речь идет не об уже выполненном или завер-
10

шающемся поручении, а о продолжении и развитии только-только начатого. «За указаниями обратитесь в ЦК, — говорилось в сталинском письме. — Мое личное мнение: 1) агенты Лондона сидят у нас глубже, чем кажется и явки у них все же останутся, 2) повальные аресты (!) следует использовать для разрушения английских шпионских связей, для [внедрения] новых сотрудников из арестованных... и для развития системы добровольчества среди молодежи в пользу ОГПУ и его органов, 3) хорошо бы дать один-два показательных процесса по суду по линии английского шпионажа...». В 4 и 5 пунктах говорится о «публикации показаний» арестованных и уже расстрелянных, что «имеет громадное значение, если обставить ее умело...». Наконец, в пункте 6 предлагалось «обратить внимание на шпионаж в Военведе, авиации, флоте»15.
Перед нами в основных чертах программа «Большого террора», осуществленная в 1937 — 1938 гг. Однако слова о «повальных арестах», о «показательных процессах», об иностранном «шпионаже» и т.п. относились автором письма не к будущим, тем более отдаленным временам, а к настоящему.
Среди главных задач оказался и разгром внутрипартийной оппозиции, то есть собственно большевистской оппозиции диктатуре новой бюрократии. Расправа с «объединенной оппозицией» мотивировалось теперь также военной угрозой. Речь шла пока еще «всего лишь» об исключении Троцкого, Зиновьева, Каменева и других оппозиционеров из состава ЦК партии. 14 июня 1927 г. «тов. Молотову и для всех членов Политбюро» посылается шифровка: «Узнал о решении отложить вопрос до съезда. Считаю решение неправильным и опасным для дела... Нельзя укреплять тыл (!), поощряя гнусную роль дезорганизаторов центра страны (Это Троцкий-то, сыгравший выдающуюся роль в победе и над белыми, и над иностранными интервентами?! — В.Д.)... Ввиду равенства голосов прошу вновь поставить вопрос в ближайшие дни и вызвать меня... В случае неполучения ответа трехдневный срок (!) выезжаю в Москву без вызова»16.
17 июня Молотов сообщает о том, что делом «о дезинформаторах» занимается ЦКК — «оценка будет дана, но вывод из ЦК не принят»17. Это означало, что Бухарин, Рыков и Томский опять проголосовали против вывода из ЦК Троцкого и Зиновьева. Сталинская ярость пронизывает каждое слово ответа, посланного в тот же день Молотову, членам и кандидатам Политбюро, Секретариата ЦК и ЦКК: «При равенстве голосов по важным вопросам обычно запрашивают отсутствующих. Вы забыли об этом. Я счел уместным напомнить...
1) Курс на террор, взятый агентами Лондона, меняет обстановку в корне. Это есть открытая подготовка войны. В связи с этим центральная задача состоит теперь в очищении и укреплении тыла.., чтобы укрепить тыл надо обуздать оппозицию теперь же, немедля...
4) Исчерпаны давно все средства предупреждения, остается вывод из ЦК обоих лидеров как минимально необходимая мера»18.
20 июня расширенное заседание Политбюро проголосовало так, как требовал Сталин, о чем тотчас же было ему сообщено Молотовым: «Большинством принято решение о выводе из ЦК двоих»19.
Следующий шаг состоял в секретном («особом») решении Политбюро от 24 июня, подтвержденном 27-го, о публикации Обращения ЦК «в связи с возросшей опасностью войны и попытками белогвардейщины дезорганизовать наш тыл». Обращение предлагалось завершить «практическими выводами» о работе партии, советов, профсоюзов, кооперации «в отношении поднятия обороны и Красной армии». Практическое осуществление программы «укрепления обороны» начиналось с деревни. 6 июля 1927 г. всем Полномочным пред-
11

ставительствам и начальникам губотделов ОГПУ было разослано циркулярное письмо о задаче «оперативного воздействия на деревенскую контрреволюцию», поскольку «в ряде районов Союза, особенно на Украине, Северном Кавказе и Белоруссии, Закавказье и на Дальнем Востоке, мы имеем в деревне некоторые элементы, на которые зарубежная контрреволюция сможет опереться в момент внешних осложнений»20.
Нагнетание оборонного психоза имело своей задачей дальнейшее развертывание массовых репрессий как средства осуществления сталинской политики. Однако выполнение программы военизации жизни страны встретило сопротивление в высшем партийном и советском руководстве того времени. Н.И.Бухарин и А.И.Рыков еще до «Недели обороны» (7 июля 1927 г.) добились принятия на Политбюро постановления «О директивах для печати», изменяющих тональность освещения военных вопросов в прессе: значение информации о подготовке войны «со стороны империалистов», конечно, подчеркивалось, однако указывалось, что «сроки развязки неизвестны», а, главное, что «наряду с этим печать должна освещать и подчеркивать (!) все явления в заграничной жизни, которые идут в той или иной мере против развязывания войны или за ее оттяжку», «давать информацию как о воинственно-агрессивных выступлениях буржуазных деятелей и буржуазной печати, так и о выступлениях последних против или за оттяжку войны и против агрессивных мер в отношении СССР»2'.
Возвратившийся из отпуска Сталин предпринял попытку дать новый импульс военизации всей внутренней жизни в стране. 28 июля 1927 г. в «Правде» появились его «Заметки на современные темы», начинавшиеся с утверждения «о реальной и действительной угрозе новой войны», как «основном вопросе современности», а «не о какой-то неопределенной и бесплотной «опасности»»22. Однако к этому времени выявился массовый характер антивоенных настроений, перерастающих в пораженческие. Документы ОГПУ свидетельствовали о «пораженческих выступлениях по городу и деревне (рабочие, крестьяне, буржуазно-нэпманские элементы, сельинтеллигенция)», о распространении «рукописных и печатных листовок и воззваний пораженческого характера», о случаях «массового проявления панических настроений: закупка предметов первой необходимости, отказы принимать совденьги, распродажа скота и т.п.»23 Сталинскому руководству пришлось отказаться от нагнетания военного психоза, однако население страны не могло забыть о нем сразу — слишком хорошо помнились военные бедствия 1914 — 1920 гг.
Шквал «чрезвычайных» хлебозаготовок в первые дни января 1928 г. сразу же напомнил о недавнем пропагандистском шуме и сказался на поведении крестьян. Сибирский крайком ВКП(б), получив грозное постановление ЦК от 5 января 1928 г. о срыве плана хлебозаготовок, разослал окружкомам телеграфное послание, открывавшееся оценкой последствий военной пропаганды: «Значительным препятствием проведению хлебозаготовок является убеждение крестьянства неизбежности войны ближайшее время, являющееся главным образом результатом неумной агитации военной опасности... Необходимо... создавать [в] среде крестьянства убеждение [в том, что] ближайшее время при условии укрепления экономической мощи государства можем вполне рассчитывать [на] мирное строительство. Голую агитацию военной опасности, готовящихся нападений, необходимо прекратить»24.
Затянулось и исключение из партии «объединенной оппозиции» (прежде всего из-за сопротивления группы Бухарина) до пленума ЦК и ЦКК в октябре и XV партсъезда в декабре 1927 г., что также ограничивало сталинские возможности. Развязать репрессии в планируемых масштабах в 1927 г. Сталину не удалось. Однако «массовые операции» против считающихся враждебными
12

социальных групп, особенно в деревне, возобновились с первых же дней 1928 г. «Чрезвычайные» хлебозаготовки сопровождались, как известно, обысками, арестами и судами, не говоря уже о «перегибах», которых руководство не замечало. К началу апреля 1928 г. «массовые операции» ОГПУ против «спекулятивных элементов» сопроводились арестом 6794 человек25, но «массовые операции» и аресты продолжались и в мае —июне. Они были прерваны июльским пленумом ЦК, но всего лишь до ноября 1928 г., когда хлебозаготовки вновь приняли «чрезвычайный» характер.
Весной 1928 г. состоялся и первый показательный судебный процесс, сфабрикованный ОГПУ по сталинскому заданию и проходивший на всех стадиях под непосредственным контролем генсека, — дело о «вредительской организации» инженеров угольных шахт и правления треста «Донуголь» в г. Шахты. «Шахтинское дело» было первым в новом направлении сталинских репрессий и поэтому нуждалось в обсуждении и принятии решений на пленуме ЦК в апреле 1928 г.26
Следующие четыре дела о «контрреволюционном вредительстве» проводились в 1929—1931 гг.: дело Промпартии, дело меньшевистского Союзного бюро ЦК РСДРП, дело Трудовой крестьянской партии и Академическое дело (дело известного историка академика С.Ф.Платонова). Из них на показательные судебные процессы было вынесено рассмотрение дел Промпартии и Союзного бюро. Оба других дела закончились внесудебным вынесением приговора, поскольку была совершенно очевидна несостоятельность обвинения из-за отсутствия факта преступления. Все названные «дела» целиком относились к представителям старой (дореволюционной) интеллигенции, не совершавших «измен» и к тому же способных к самозащите на открытом суде. Не случайно и вынесение судами приговоров без расстрелов, которые были заложены в основу сталинской программы показательных процессов (см. цитированное выше письмо Сталина Менжинскому от 26 июня 1927 г.). Среди осужденных в 1928—1931 гг. на 5—10 лет лишения свободы окажется немало расстрелянных в 1937-1940 гг.
На показательных судебнцх процессах 1928 — 1931 гг. была фактически отработана технология будущих процессов 1936—1938 гг. Сыграли они свою роль и в ряде серьезных изменений действовавшего уголовного права. Отметим абсолютно чуждое принципам и содержанию любого уголовного права введение 8 июня 1934 г. закона об «объективном вменении», в соответствии с которым стало возможным привлечение к ответственности лиц, не виновных и никоим образом не причастных к преступлению, а также усиление системы внесудебного разбирательства — особого совещания при наркоме внутренних дел с подведомственными ему «тройками» (постановления от 10 июля и 5 ноября 1934 г.). Историко-юридические исследования еще в 1950—1960-х годах показали неосновательность утверждений о том, что законодательные основания для массовых репрессий стали создаваться после убийства С.М.Кирова, что первым нарушением принципов законности было Постановление ЦИК и СНК СССР от 1 декабря 1934 г. Продиктованная Сталиным директива об особом порядке расследования и рассмотрения «дел о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти», не начинала, а завершала подготовку к массовым репрессиям27. Поэтому ее осуществление не потребовало каких-либо дополнительных организационных или политических мер, началось сразу и повсеместно. Юридические нормы судопроизводства и карательных мер, сформулированные в Уголовном и Уголовно-процессуальном кодексах с 1935 г. по 1938 г., подвергались радикальным изменениям в полном соответствии с характером и динамикой «Большого тер-
13

рора». Новое содержание статей УК и УПК приводится в комментариях к ряду документов настоящего тома.
В истории сталинского террора особое место занимали «массовые операции» ОГПУ в деревне при проведении раскулачивания, ликвидации «контрреволюционных организаций» и «антисоветских групп», подавлении сопротивления заготовкам сельхозпродуктов и т.п. Для тех, кто занимается судьбами крестьянства, составлявшего 80% населения страны, сталинский террор начался в 1927 — 1929 гг. и сразу принял масштабы и характер «Большого террора». На развязываение террора была направлена директива Политбюро от 3 октября 1929 г., обязавшая ОГПУ и Наркоматы юстиции РСФСР и Украины «принять решительные и быстрые меры репрессий, вплоть до расстрелов, против кулаков, организующих террористические нападения на совпартработ-ников и другие контрреволюционные выступления (вроде создания повстанческих организаций кулаков и кадрового офицерства...)». Предписывалось в «случаях, когда требуется особая быстрота, карать через ГПУ», не прибегая к судебным органам28. Речь шла о хлебозаготовках с плановыми заданиями «кулацким хозяйствам». При их невыполнении задания увеличивались до пяти раз («кратировались»), что неизбежно вело к конфискации имущества, ликвидации хозяйства и аресту главы семьи как «спекулянта», а если оказывал сопротивление, то и как «контрреволюционера».
По сведениям, относящимся ко всей стране, численность «арестованных по хлебозаготовкам» на 4 ноября 1929 г. достигла 28 344, в том числе «за экономические преступления» — 15 536 человек и за «к/р преступления» — 12 808 человек. «Кулацкий террор», ответом на который представлялись аресты за «к/р преступления», насчитывал 71 убийство, 62 ранения, 270 избиений, 164 покушения... Было зарегистрировано 91 «массовое выступление крестьян», но даже в справке ОГПУ они не назывались контрреволюционными29. Когда составлялись эти справки, до конца года оставалось еще почти два месяца, по истечении которых число арестованных в деревне достигло 47 564 человек3^. Это данные системы ОГПУ, без учета арестованных системой Наркомюста. Несоразмерность кары с «преступлением» всегда отличало сталинские репрессии. Нужно учитывать, конечно, и начавшуюся организацию системы концентрационных лагерей, предназначенных для каторжного труда. Основным «поставщиком» рабочей силы для ГУЛАГ на всех этапах его существования была деревня.
Присоединение к кулакам «кадрового офицерства» в директиве Политбюро от 3 сентября 1929 г. не было случайным эпизодом. Оно вошло в политику раскулачивания как основной формы массовых репрессий в деревне, обеспечивая устранение не только кулаков, как нежелательного социального слоя, но и всех тех, кто не приемлет государственного насилия, кто способен к протесту и сопротивлению. Вот сведения о численности «арестованных по 1 категории» на 1 октября 1930 г.: за первый период операции по раскулачиванию (до 15 апреля) было арестовано 140 724 человека, в том числе кулаков — 79 330 (56,3%), церковников — 5028, быв. помещиков, фабрикантов «и т.п.» — 4405, а «проч. АСЭ» (антисоветских элементов) — 51 961 человек. За второй период операции (с 15 апреля по 1 октября) было арестовано 142 993 человека, в том числе кулаков — 45 559 (31,9%). Остальные 97 434 человека, включая и священников и «бывших», оказались отнесенными просто к АСЭ31. Чтобы закончить с этой темой, приведем сведения ОГПУ о ситуации в деревне начала 1931 г.: «за один только январь... зафиксировано 36 698 арестованных», из которых «подавляющее большинство» относилось к категории «ку-лацко-белогвардейской к/р»32.
14

Жесточайшей репрессией и по форме и по существу было и раскулачивание «по 2 категории», завершившееся выселением в необжитые районы страны семей, лишенных минимальных условий для жизни и труда, обреченных на гибель десятков тысяч поселенцев, особенно детей и стариков. Организация спецпоселений означала создание в стране второй системы концентрационных лагерей, не столь жесткой по условиям труда и быта, как ГУЛАГ, но фактически единой с ней. Существование спецпоселений (с 1934 г. трудпосе-лений) требовало постоянного пополнения людей из-за высокой смертности и массового бегства. Достаточно сказать, что общая численность их населения уменьшилась с 1317 тыс. в 1932 г. до 997 тыс. в 1940 г., хотя за это же время прибыло 2176,6 тыс. новых поселенцев'^.
Массовое бегство спецпоселенцев было, судя по всему, основным источником в формировании особой группы в населении 30-х годов — группы «беглых кулаков». За 1932 — 1940 гг. число беглецов из спецпоселений составило 629 042 человека, из коих было поймано и возвращено — 235 120 человек34. «Беглые кулаки» в представлении властей стали силой, пополнявшей отряды «бандитов», ряды «террористов» в деревне и «вредителей» в городах и на стройках. Конечно, к категории беглых кулаков причислялись и беглецы из лагерей ГУЛАГ, но численность их не могла быть сколько-нибудь значительной, поскольку содержание и охрана зэков были неизмеримо более организованными и жесткими. По-настоящему зэки стали вливаться в «беглое кулачество» в 1936 — 1937 гг., когда начали истекать сроки их пребывания в лагерях: для первых групп — обычно пятилетие. По условиям гулаговского режима освобожденные зэки должны были оставаться на поселении в районах лагерей, где они отбывали сроки наказания, или отправляться к своим семьям в спецпоселения. В действительности большинство из них стремилось вернуться в родные края, что было строжайше запрещено. В районах концентрации лагерей раскулаченные «по 1 категории» могли составлять преобладающую часть «беглых кулаков». Таким был Красноярский край, где «кулацкая операция» по приказу № 00447 была особенно жестокой.
В общественном сознании и в исторической памяти о 1937 — 1938 гг. на переднем плане всегда были открытые судебные процессы над большевистской оппозицией сталинизму. Расправа над этой оппозицией, то есть над подлинными лидерами Октябрьской революции с их устремленностью к социализму, с их творческим поиском путей и средств строительства нового общества, для сталинского руководства стала первоочередной задачей еще в 20-х годах. Именно они были главными врагами сталинизма и подлежали полному уничтожению и поруганию. Специальные исследования последних лет показали наличие широкого ряда социально-политических, профессиональных, религиозных и этнических категорий жертв 1937 — 1938 гг. Среди них окажутся и многие исполнители сталинской политики, в том числе и террора, что, впрочем, характерно для кровавых диктатур любой масти. Но основной жертвой «Большого террора» оставались крестьяне.
Содержание 5 тома не ограничено документами о репрессиях, проводившихся властью в 1937—1939 гг. против сельского населения. Как и в предыдущих четырех томах, освещается положение деревни, развитие и функционирование колхозов и совхозов, подсобных хозяйств колхозников и сохранявшихся еще единоличных крестьянских хозяйств, их место в сельскохозяйственном производстве и взаимоотношения с государством. Именно состоянию деревни зимой и весной 1937 г. посвящен начальный комплекс документов
15

данного тома. Они сами по себе многое объясняют и в обрушившихся на деревню с июля —августа 1937 г. небывалых репрессиях.
Казалось бы, начало 1937 г. в деревне должно было бы проходить под флагом «Сталинской конституции»*, объявившей о новых правах советских граждан. Кроме информации в прессе об официальных собраниях и митингах, никакого отклика в неофициальной общественной жизни деревни не было. Можно назвать лишь одно исключение — реакция раскулаченных мужиков в трудпоселениях и среди беглецов, устроившихся на работу где-либо, чаще в городах. Именно в их среде распространилась надежда на новую жизнь: «В связи с новой Конституцией мы все будем свободными гражданами», «Как только получим паспорта, нужно будет немедленно выехать...» и т.д. Но были и вполне здравые оценки: «Конституция не для нас. Кто управлял, тот и будет дальше управлять, а для трудпоселенцев новая Конституция ничего не дает...» (док. № 10).
Сразу возникла новая волна побегов... Беглецы из раскулаченных, случалось, возвращались в родные селения и требовали вернуть им ранее принадлежавшее имущество, прежде всего дома... Были случаи, например, в Курской области, когда эти требования выполнялись, что отражало определенную растерянность местных властей ( см. док. № 7, 59, 138). Очень характерным был запрос УНКВД по Татарской АССР от И января 1937 г.: «Для нас не ясна линия нашего поведения во всех этих случаях в связи с новой Конституцией. Просим разъяснить, остаются ли в силе все данные ранее по этому поводу указания НКВД СССР или нам надлежит руководствоваться соответствующими статьями Конституции в части применения их к этим лицам, как гражданам СССР, пользующимися всеми правами гражданства?» (см. док. № 9). Жизнь очень скоро ответила на поставленный вопрос — никакие права гражданства не имели значения для командно-репрессивной диктатуры. Общество, включая крестьянскую его часть, это понимало. И когда в январе 1937 г. проводилась перепись населения, где выяснялся, в частности, вопрос
0 религиозных верованиях, то реакция деревни была вполне понятной, выте
кающей из пережитого: это выявление верующих для их преследования и реп
рессий вплоть до развязывания новой «Варфоломеевской ночи» (см.
док. №6, 11, 12 и 13).
Главное в деревенской ситуации начала 1937 г. было связано не с Конституцией и переписью населения, а с последствиями недорода зерновых культур в 1936 г. Документы за 1936 г., опубликованные в IV томе, содержат сведения об этом недороде, поразившем ряд зерновых районов страны, и о том, что тем не менее хлебозаготовки почти сравнялись с урожайным 1935 г.35 Это значило, что фактическим сбором зерна продолжали не интересоваться, хотя информация о неблагополучной ситуации наверху имелась. Важное свидетельство об этом мы находим в письме Л.М.Кагановича от 30 сентября 1936 г., адресованном Г.К.Орджоникидзе: «В хозяйстве дела идут неплохо, конечно, в ряде районов недород оказался большим, чем в начале предполагали. Неважно дело в Поволжье, в Воронежской, Курской областях, но зато не только на Украине, но и в Сибирских краях вышло хорошо. Хотели было мы размахнуться нажимом на хлебозаготовки, но хозяин нас поправил, чтобы горячку не пороли и это, безусловно, правильно. На 25 сент[ября] мы заготовили
1 м[иллиард] 173 милл[ионов] пудов, почти 80% плана, правда, в прошлом
* Название «Сталинская конституция» отнюдь не означает, что автором ее был Сталин. Конституция 1936 г. была разработана специальной комиссией в составе которой видную роль играли Н.И.Бухарин и Я.А.Яковлев и ряд ведущих юристов. Большинство членов этой комиссии были расстреляны в 1937 — 1938 гг.
16

году было заготовлено 88% плана, но это не дает основания смущаться. Иметь на конец сентября 1173 м[иллиона] пуд. — это не так уж плохо, тем более, что мы имеем солидный прошлогодний запас»36.
Решение, принятое «хозяином» и поправившее благие порывы таких исполнителей его воли, каким был Каганович, для деревни означало возникновение продовольственных трудностей изначально в районах недорода, а затем и в урожайных районах, на долю которых пало выполнение общего плана хлебозаготовок. Наличие продовольственных трудностей в деревне отмечалось в спецсообщениях местных управлений НКВД уже в октябре — ноябре 1936 г.37 Отсутствие информации о негативных явлениях в жизни страны не только в прессе, но и в документах партийно-государственных учреждений, наверное, нет нужды объяснять в последнем томе настоящего издания. Однако секретная информация местных управлений НКВД дает все же конкретное представление о возникновении и нарастании «продовольственных трудностей», точнее говоря о степени голодания сельского населения и расширению его географии. Особенность этих спецсообщений была связана с надеждой местных властей добиться помощи от центра.
Первые спецсообщения, датированные январем 1937 г., как правило, содержат сведения о причинах возникновения продовольственных трудностей и реальной ситуации в пораженных неурожаем районах к концу 1936 г. В пострадавших районах, как оказалось, выдача зерна по трудодням (основная форма оплаты труда колхозников) сразу же обрекала их семьи на голод. В Благодарненском районе Ставрополья 85% колхозов выдавали на трудодень по 1 кг зерна, а остальные 15% по 1,5 кг. В обоих случаях это означало, что «весь полученный на трудодни хлеб съеден еще в период полевых работ», что имеется «значительное количество семей, совершенно не имеющих хлеба», что «полученная в ноябре продовольственная ссуда сколько-нибудь значительного улучшения не дала», что «...резко повысился спрос со стороны сельского населения на печеный хлеб», который увеличил потребность в хлебе до 9 — 10 т в день, тогда как «район получает до 100 тонн в месяц»... Начался массовый отход на заработки. Из с. Алексеевки ушло около 300 человек. В других районах Ставрополья было не лучше, а часто и хуже: «...из колхозов Труновско-го района выехало на побочные заработки 1500 чел. ... Из колхоза им. Трунова выехало 130 колхозников, из них 50 с семьями, из колхоза «Большевик» выехало 235 колхозников, в том числе 69 с семьями...» (док. № 2). Ставрополье не было исключением на Северном Кавказе. В других районах этой хлебной житницы страны положение в точности повторялось (см. док. №61).
Управление НКВД Оренбургской обл. также сообщало о возникновении «продовольственных затруднений» в колхозах разных районов, где колхозники получили на трудодень «от 200 до 400» г хлеба, или «от 300 до 500 г ...». «В колхозе Искра из 58 хозяйств только 3 хозяйства имеют запасы хлеба до урожая 1937 г., 38 хозяйств обеспечены хлебом до марта—апреля 1937 г., 17 хозяйств хлеба вовсе не имеют. Эти хозяйства многосемейные, имеющие по 1 —2 трудоспособных...» и т.д. Мы взяли лишь один пример из многих, среди которых есть и более тяжелые по положению колхозников. И в Оренбуржье колхозники «самовольно уходят в отходничество», и «от работы отказываются, мотивируя отсутствием хлеба». Но здесь отмечены и «кулаки», и «бывшие белогвардейцы», и «бывшие церковные старосты», которые ведут «контрреволюционную агитацию». Сообщалось, конечно, что они арестованы и находятся под следствием (см. док. № 5).
Спецсообщение УНКВД Воронежской области не описывало возникновения «продовольственных трудностей», а ограничилось справкой за декабрь 1936 г.: «...отмечено до 100 случаев опухания колхозников и членов их семей
17

на почве систематического недоедания... По далеко неполным данным, из 18 районов за декабрь самовольно ушло в отход около 8 тыс. колхозников. В северной части области... в некоторых селах выбыли из колхозов почти все трудоспособные мужчины...» Отмечался «рост отрицательных настроений» среди колхозников и активизация враждебных элементов деревни, призывающих колхозников «организоваться и не дать вывозить хлеб» и т.д. В районах бывшей Тамбовской губернии «ведется контрреволюционная агитация о том, что нужно объединиться для борьбы с Советской властью по примеру Антонова. Активные контрреволюционные элементы репрессируются» (док. № 57).
Еще более тяжелым было положение в Курской области. Проведенная выборочная проверка состояния 242 колхозов разных районов установила «напряженное положение», связанное с «резким снижением» стоимости трудодня колхозников: «Во многих колхозах кроме ранее выданного аванса 100 — 300 г хлеба на трудодень, распределять нечего... многие колхозники не имеют никаких запасов хлеба. В ряде мест хлеб выпекается с примесью суррогатов...» И как во всех пострадавших от недорода районах «колхозники отказываются выходить на работы...», «уезжают на побочные заработки», «в ряде случаев выезжают с семьями и в колхоз не возвращаются». «Еще хуже» оказалось положение с семенными фондами. Из проверенных 120 колхозов в 64 — «семян совершенно нет», в 19 — имеется до 10% необходимого количества семян, в 13 — от 20 до 50%, в 9 — до 75% и только в 15 колхозах — 100% (см. док. № 62).
Казалось бы положение в недородных районах страны, очевидное, например, для Л.Кагановича в сентябре 1936 г., к январю 1937 г. прояснилось еще более и требовало оказания помощи колхозам пострадавших районов и продовольствием для населения, и семенами для предстоящего сева, и фуражом для сохранения скота. Действительно, 14 января 1937 г. Политбюро приняло решение «отпустить колхозам Украины семссуду зерновых культур для ярового сева в размере 4600 тыс. пудов» на условиях возврата из урожая 1937 г. с начислением дополнительных 10% (см. док. № 60). О продовольственной ссуде в постановлении не упоминалось, но и семенная ссуда была отпущена в порядке исключения. Всего лишь через пятидневку — 20 января — Политбюро приняло общее постановление «О семенной, продовольственной и фуражной помощи колхозам», незамедлительно разосланное местному руководству краев, областей и республик: «Считать с 20 января 1937 г. исчерпанным вопрос о семенной, продовольственной и фуражной помощи колхозам. Запретить... впредь обращаться в ЦК и СНК с какими-либо ходатайствами по вопросу об отпуске семенных, продовольственных и фуражных ссуд». Местам предлагалось обходиться ранее отпущенными ссудами и ресурсами самих колхозов (см. док. № 64). Просьбы о ссудах у местного руководства возникали, как совершенно очевидно, при отсутствии каких-либо ресурсов у колхозов и исчерпанности ранее предоставленных ссуд. «Хозяин» вновь «поправил» руководство.
16 января на места был разослан циркуляр Комитета заготовок с/х продуктов при СНК СССР, запрещавший кому бы то ни было из неурожайных районов закупки хлеба на колхозных базарах в урожайных районах, а тем более «перевозки купленного хлеба вагонами или передачи через пункты За-готзерно». Это означало, что любые краевые, областные и республиканские организации и промышленные предприятия лишались возможности закупки зерновых там, где они действительно были в продаже. Что же касается колхозов, колхозников и единоличников, то они могли покупать хлеб «только на колхозных базарах своего или ближайшего района без железнодорожных перевозок» (док. № 63). Однако на таких базарах хлеба или совсем не было,
18

или продавался по ценам, непосильным для деревни. Известно, что и деятельностью «Комзага», и его запасами распоряжался только «хозяин» лично, поэтому не может быть сомнений в том, что авторство распоряжений от 16 и 20 января 1937 г. принадлежало Сталину.
Однако и нарастающие продовольственные трудности населения, и отсутствие семян для предстоящего сева заставляли считаться с действительностью. Спецсообщения управлений НКВД по Западной и Ивановской областям в январе—феврале констатировали как главное — «перебои в торговле хлебом», связанные с «резким увеличением спроса на хлеб со стороны сельского населения». В Ивановской области отмечали «наплыв колхозников из соседних районов Ярославской обл. Они скупают хлеб от 40 до 250 кг на человека». В своем Лухском районе из 184 колхозов в 109-ти на трудодень было выдано менее 800 г, а в 12-ти хлеб на трудодень вовсе не выдавался (см. док. № 66, 67).
По вопросу о семенных ссудах Политбюро пришлось 31 января принимать новое постановление, разосланное телеграммой местному руководству, которое обязывалось от имени СНК и ЦК «при выдаче семенной ссуды зерновым колхозам и совхозам прежде всего использовать семена местного происхождения, выдержавшие засуху 1936 г., ...допуская в крайнем случае выдачу на посев местные семена со всхожестью от 80 — 85%». К «местным семенам» все же дополнялись 40 тыс. т овса, «имеющегося в военных городках Комитета резервов» (см. док. № 68). Полную поддержку в этих условиях нашла инициатива секретаря Кировского обкома партии А.Я.Столяра, запросившего разрешения «использовать 600 тыс. пудов зерна ранее отпущенной продовольственной ссуды на семена» (док. № 73).
Между тем продовольственные трудности нарастали и в февральских спецсообщениях УНКВД из пострадавших районов поступает информация о прямых признаках голода. Из Курской обл. 1 февраля сообщалось: «В колхозе им. Горожанкина имеются две семьи, которые уже теперь не имеют хлеба. Члены этих семей от недоедания опухли... В колхозе Красный май семья колхозника Нерских состоит из 7 человек... Семья не имеет хлеба, дети опухли от недоедания. В таком же положении семья колхозника Проскурина. В колхозе 8 Марта имеются три семьи, члены которых опухли от недоедания...» (док. № 71). 15 февраля УНКВД по Куйбышевской обл. сообщило о 10 случаях «смерти на почве голода». Факты опухания даны порайонно: в Свищевском районе — 62, в Старо-Кулаткинском — 55, в Телегинском — 17 и в остальных районах — еще 52. Сообщалось также о фактах употребления в пищу мяса павших животных и различных суррогатов... Вслед за сведениями о погибавших семьях, появлялись новые свидетельства перерастания «продовольственных трудностей» в нечто большее. Во-первых, массовое неорганизованное отходничество: из Головищенского района — 6 тыс. человек, главным образом мужского населения, в Инзенском районе — свыше 1 тыс. и т.д. Уезжали и семьями, распродав имущество (из Головищенского района 220 хозяйств). Во-вторых, детская беспризорность и нищенство (см. док. № 76).
В спецсообщении по Воронежской обл. от 17 февраля сообщалось: «Случаи употребления колхозниками в пищу разных суррогатов», «от недоедания опухают» (семьями), «резкий упадок трудовой дисциплины, что тормозит подготовку к весеннему севу». Как и в других областях отмечался самовольный выезд не только колхозников, но и руководства колхозов. В заявлении одного из председателей колхозов, поданном «в связи с продзатруднения-ми» просьба освободить от работы подкреплялась угрозой: «если его не осво-
19

бодят от работы, он все бросит и уедет или покончит жизнь самоубийством» (док. №81).
Недовольство деревенских масс, когда от населения требовались празднества в связи со «Сталинской конституцией», выражалось в так называемых антисоветских высказываниях, в том числе и в обвинениях в адрес Сталина. В сохранивших память о революции раздавались призывы и такого рода: «...мы голодаем. Давайте бунтовать, громить сельсоветы, магазины и хлебные склады...» (см. док. № 82 и др.).
В таких условиях принятое 14 февраля 1937 г. постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О финансовых льготах колхозам и колхозникам районов, пострадавших от недорода в 1936 г.», подписанное Молотовым и Сталиным, было по меньшей мере запоздалым. Льготы состояли в отсрочке до конца 1937 г. разного рода платежей, которые все равно были невозможны из-за отсутствия реальных средств у колхозов и КОЛХОЗНИКОВ. Бросается в глаза пропуск в перечне районов, получающих финансовые льготы, Ставрополья, относившегося к наиболее пострадавшим. Не было там и других районов Северного Кавказа, Украины, Куйбышевской области (см. док. № 75). Не являлось реальной помощью и постановление Политбюро от 16 февраля «О хлебозакупках», передававшее местным властям 20% закупок Сне заготовок!) хлеба для продажи населению по госценам (см. док. № 78), ибо в 1936 г. при неурожае закупки не могли быть заметными. В марте 1937 г. УНКВД Сталинградской обл., получившей финансовые «льготы», сообщало о делегациях колхозников и трактористов к районным властям с требованием «выдачи хлеба из семенных фондов», о письмах в «Крестьянскую газету» с такими заявлениями: «В газетах пишут о зажиточной, красивой жизни, а на самом деле колхозники подыхают с голода...» Утверждалось, что авторы письма «из зажиточных» и поэтому «ведется расследование». Механик Чернышков на собрании сделал антипартийное заявление и при этом «допускал по адресу вождей партии оскорбительные выражения. Чернышков арестован» (док. № 93).
Продовольственное положение продолжало ухудшаться и не только в деревне, но и в промышленных центрах, даже вокруг столицы. 20 февраля Политбюро оказалось вынужденным принять особые решения о кредите в 16 млн руб. на покупку кормов для скота колхозам Московской области, а также об отпуске Белоруссии 2 тыс. т зернофуража и специально «для продажи в погранполосе» 500 т муки. Было решено также разослать телеграмму «О хлебной торговле» партийному и советскому руководству Ивановской, Горьковской, Московской, Ярославской, Западной, Калининской, Саратовской, Куйбышевской, Воронежской и Курской областей, Татарии, Башкирии и Белоруссии. В этой директиве, подписанной Молотовым и Сталиным, местному руководству поручалось «повседневное наблюдение» и «принятие мер по недопущению перебоев в хлебной торговле и по ликвидации очередей», при этом предписывалось в промышленных городах, фабричных и рабочих поселках «продавать в розницу» и печеный хлеб и муку. Что же касается сельских местностей, то местному руководству предлагалось установить «суточный лимит продажи хлеба» там, «где вы найдете необходимым»38. Деревня оставалась вне «заботы» власти, пока время не подошло вплотную к весеннему севу.
Реальное значение для деревни имело постановление СНК и ЦК от 20 марта о снятии «с колхозов и единоличных хозяйств... недоимок, числящихся за ними по зернопоставкам 1936 г.», поскольку погашение так называемых недоимок по зернопоставкам не из реального урожая, а из преувеличенных заданий «хозяина» ставила под угрозу провала весенний сев. Объявлялось прекращение следственных дел с обвинениями в невыполнении зернопо-
20

ставок и отмена уже вынесенных приговоров председателям и бригадирам колхозов, а также единоличникам (см. док. № 113). Выше отмечались случаи отказа от работы председателей и бригадиров. НКВД Украины представило особое спецсообщение о многих фактах такого рода (см. док. № 116).
Наступление весны принесло одновременно и нарастание «продовольственных затруднений», и расширение их территории. 3 марта появилось спецсообщение центрального ГУГБ НКВД с информацией по названным выше районам, а также по Мордовской и Татарской АССР, АССР Немцев Поволжья и Челябинской области. Повсюду «отмечены факты употребления в пищу мяса павших животных, различных суррогатов, опухания колхозников», с добавлением сведений о «случаях смерти на почве голода» (в виде примеров), о росте детской беспризорности и нищенстве, о выходах из колхозов (в Рыбинском районе около 400 хозяйств) и «массовом неорганизованном отходничестве»: из Любимского района Ярославской обл. еще в 1936 г. — 2180 чел., из Ин-сарского района Мордовии за декабрь, январь и февраль — 2900 чел., из Волковского района Воронежской обл. с июля 1936 г. — 6440 чел. Отсюда «скопление на вокзалах железных дорог населения, едущего за хлебом в городские пункты, создает угрозу распространения эпидемических заболеваний». Речь идет о сыпном тифе, уже проявившемся в различных районах (см. док. № 92).
Местные советы и колхозное руководство оказывали всемерное сопротивление бегству мужиков из деревни, но это приходило в противоречие с интересами растущей промышленности, нуждающейся в пополнении рабочей силы. Об этом свидетельствует любопытная записка генерального прокурора А.Я.Вышинского в Президиум ЦИК СССР о положении в Курской области, где «в массовом порядке отказывают колхозникам и единоличникам в выдаче справок на получение паспортов», в том числе и «в целях удержать колхозника от поступления в промышленность». Генпрокурор писал, что «такого рода отказы явно незаконны» (см. док. № 123), хотя, конечно, он знал, что деревенскому населению не давали паспортов, чтобы оно не могло разбежаться.
Судя по содержанию публикуемых документов о продовольственном положении в стране, к середине марта пострадавшие от недорода районы стали получать от центра продовольственные ссуды, использование которых было ограничено необходимостью разрешений сверху. 16 марта руководство Куйбышевского обкома запрашивает у Сталина и Молотова разрешение использовать «из продовольственной ссуды, отпущенной краю» (?) 30 тыс. пудов хлеба «для оказания помощи семьям красноармейцев, детям многосемейных единоличников», ссылаясь на «тяжелое положение» и «наличие смертей на почве недоедания». Постановлением Политбюро от 19 марта было дано разрешение «из отпущенной Куйбышевской обл. продовольственной ссуды отпустить» запрашиваемое количество хлеба (см. док. № 98 и 99). «Хозяин» не только давал или не давал пострадавшим районам продссуды, но и разрешал или не разрешал использовать эти ссуды на конкретные нужды! 28 марта руководству Украины и Азово-Черноморского края была отправлена телеграмма Сталина и Молотова с сообщением об увеличении поставок хлеба для продажи населению, сопровождаемая требованием: «Широко развернуть колхозную торговлю хлебом, устраивая периодически колхозные ярмарки с тем, чтобы за счет усиления вывоза колхозного хлеба (которого не было! — В.Д.) на рынок, сократить спрос на хлеб со стороны сельского населения» (док. № 108 и 109).
Наступавшая ранняя весна потребовала других решений в обеспечении деревни зерновыми ссудами и других объяснений их запоздания. В Азово-Чер-номорском крае деятельностью враждебных элементов объясняются факты за-
21

поздания с весенним севом: колхоз «31 марта не посеял ни одного гектара, ...не вывезено 150 ц семян»; другой колхоз «срывает сев и особенно яровизацию зерна, ...не завезено ни одного центнера пшеницы»; в третьем колхозе «28 марта вместо 150 ц пшеницы завезено 45, а 30 марта начали сеять неяро-визированным зерном» и т.д. (док. № 117). А.А.Андреев и И.М.Клейнер проверяли деятельность Воронежского обкома партии и в числе недостатков «хозруководства» отмечали, что" «все еще не роздана колхозам до конца семенная, продовольственная и фуражная ссуда» (телеграмма Сталину от 12 апреля). В то же время из районов, где сев начинается позже, продолжали поступать сообщения о фактах «опухания и смерти в связи с продовольственными затруднениями», употребления различных суррогатов и падали, «роста нищенства, особенно среди детей, которые бросают посещение школ»... (см. док. № 120, 125, 127).
Последствия недорода не исчерпывались продовольственными трудностями и недостатком семенного материала. Публикуемые документы свидетельствуют о больших потерях рабочего и мясо-молочного скота. Докладная записка ЦУНХУ Госплана об итогах переписи скота на 1 февраля 1937 г. дает сведения лишь о начальных потерях (см. док. № 122). Документы с мест показывают потери, исчислявшиеся сотнями и тысячами голов скота по районам в пострадавших областях (см. док. № 3, 4, 57 и др.). Приближение весеннего сева вынудило начать выдачу фуражного зерна в ссуду, не только в столичных, но и в пограничных районах.
4 мая было, наконец, постановлением Политбюро разрешено Комитету заготовок «позаимствовать со складов Комитета резервов 50 млн пудов ржи и пшеницы с возвратом из урожая 1937 г. в августе и сентябре месяцах» (док. № 131). Это позволило засеять почти столько же, сколько было зерновых посевов в 1936 г.: по данным на 10 июня — 90 036 тыс. га (96% плана) против 90 568 тыс. га (99% плана) (см. док. № 140).
Необходимым семенным, продовольственным и даже фуражным ссудам из вполне достаточных запасов (об этом Каганович писал Орджоникидзе 30 сентября 1936 г.) предшествовали новые решения о более полной и точной «организации работ по определению средней урожайности и валовых сборов». 23 марта 1937 г. решением Политбюро Госкомиссия по определению урожайности и размеров валового сбора зерновых культур при СНК СССР (ЦГК), действовавшая методами примитивных измерений урожая на корню, была ликвидирована. Теперь это поручалось ЦУНХУ Госплана СССР39.
Измерение «биологического урожая» сохранилось, но решающее значение приобрел строгий учет всех условий и факторов, определяющих валовой сбор зерновых культур, начиная с «видов на урожай» и «проверки данных оперативной (!) отчетности земорганов», поскольку «правильное определение урожайности и валовых сборов предполагает необходимость обязательного учета агротехнических факторов...» ЦУНХУ поручалась «систематическая проверка» отчетности земорганов снизу доверху и «борьба со всякими ее искажениями». «Районная инспектура» ЦУНХУ должна была проверять «данные земорганов» о ходе всех видов работ, а наиболее важных из них по «2 раза». Таким контролем за сельхозработами предполагалось исправить недостатки работы ЦГК, когда «в ряде колхозов в результате безобразной постановки учета или наличия антигосударственных тенденций часть продукции просто не попадает в учет, чем резко снижаются данные об обмолотах... Как правило, в очень значительной части колхозов совершенно безучетно расходуется хлеб во время уборки на корм скоту и птице, не приходуется продукция 2 и 3 сортов, а тем более так называемые озадки» (док. № 128). Повседневный контроль за ходом и результатами сельхозработ был чрезмерным и просто невыполнимым,
22

тем более в условиях массовых репрессий. Нам придется вернуться к этой теме и в связи с оценкой будущих урожаев, и в связи с репрессиями.
Начиная с 1927 г., репрессии в деревне стали постоянными явлением. Менялись их поводы и масштабы в зависимости от меняющейся ситуации в стране и направленности командно-репрессивной политики. В 1935—1937 гг. основным объектом сталинских репрессий стали остатки большевизма в лице представителей «левой» и «правой» оппозиций, давно разгромленных и выведенных из политической жизни, но мешавших сталинскому режиму самим фактом своего существования и в то же время представлявших возможность переложить на них ответственность за все провалы в экономической политике и за огромные потери в сельском хозяйстве и промышленности, наконец, за кровавые репрессии против «вредителей» и «врагов народа» как из бывших «белых», так и из большевистских деятелей. К ним добавлялись представители старой интеллигенции, занятой в промышленности, земледелии, науке...
Деревня на время отошла на третий план. Во всяком случае «спецсообщения» местных УНКВД «о контрреволюционных проявлениях*- в деревне, поступавшие вначале 1937 г., содержали в основном сведения об отказах единоличников от выполнения планов сева и госпоставок, ликвидации ими своих хозяйств и отъезде в город на заработки или совсем на жительство; обработке приусадебных участков вручную, часто впрягая в плуг самих себя, поскольку лошадей не имели. При этом уже в 1936 г. того, кто «таким путем демонстративно (?) вспахал свой огород», в Западной области могли «привлечь к ответственности» (док. № 59). В мае 1937 г. спецсообщение УНКВД Западной области «О фактах контрреволюционных проявлений в ходе весеннего сева» будет посвящено случаям, «когда отдельные колхозники и единоличники вспахивают свои приусадебные участки, впрягшись в плуг вместо лошадей». Колхозница Соболева, получив лошадь на три дня, вспахала 0,42 га своего огорода, а «остальные 0,8 га пыталась вспахать, впрягая себя и двух дочерей (12 и 13 лет). Материалы на Соболеву переданы прокурору». «По всем остальным фактам» велось расследование (см. док. № 134). Отмечались, конечно, и единичные политические выступления: например, колхозник, настроенный единоличником («середняком, бывшим красным партизаном»), выступил на собрании «с к/р речью в защиту троцкистско-зино-вьевского центра». Оба были «арестованы, дело направлено в спецколлегию облсуда» (док. № 59).
С началом весенней посевной кампании «вредительская» деятельность в деревне приняла специфический характер срыва работ по ремонту тракторов и всей другой техники для вспашки земель и посева семян, с завозом и подготовкой семенного материала (яровизация и др.), а также плохое качество работ и невыполнение плановых заданий. По сообщениям до апреля —мая во всем этом обнаруживалось «вредительская деятельность троцкистов». 14 марта из Азово-Черноморского края сообщалось, например, что директор одной из МТС Плетнев — «активный троцкист, привел МТС в состояние глубокого прорыва... Ремонт тракторов был произведен с расчетом сорвать весенний сев, вызвав аварии и большой пережог горючего». Это доказывалось использованием при ремонте «негодных запасных частей» и «недоброкачественных материалов». Проверка восьми МТС обнаружила 128 неисправных тракторов из 222. В пяти МТС директорами были «троцкисты», всех их арестовали (см. док. № 97 и др.). В информации об убийстве комсорга Пашкова в станице Красноармейской совершение террористического акта приписывалось участникам «к/р троцкистской группы», в которой оказались и председатель колхоза, и бригадир, и бывший секретарь парткома и др. (см. док. № 101).
23

Приписывание троцкизму всех недостатков, провалов, преступлений в любой сфере жизни — экономике, политике, культуре — не было основанным на фактах и требующим доказательства о действительной принадлежности троцкизму лиц, арестованных как троцкистов. Это был политический ярлык, обязательный для всех репрессируемых в конце 1936 — начале 1937 г. В этом отношении очень характерно циркулярное письмо Северо-Кавказского крайкома «О борьбе с вредительством» от 10 февраля 1937 г. В письме разъяснялось, что «ликвидация последствий вредительства... может выявить... новых агентов троцкистско-фашистского (?!) лагеря». Особое значение приписывалось «выявлению фактов вредительства в сельском хозяйстве», где «уже вскрыт ряд к/р фашистско-троцкистских организаций, проводивших вредительскую работу в области землеустройства, водного хозяйства и организации кормовой базы». Далее утверждалось, что к трудностям налаживания колхозной жизни в Северной Осетии «приложили руку троцкистско-буржуазно-на-ционалистические элементы». Дальше больше: по всей стране троцкисты проводили «массовые убийства, отравления, удушения трудящихся...» (док. № 74).
В приложении № 1 настоящей книги публикуется официальная «Справка о количестве осужденных членов антисоветских троцкистских организаций и групп с 1 октября 1936 г. по 1 марта 1937 г.» В действительности справка содержит сведения о численности осужденных работников наркоматов и ведомств, независимо от их былой партийности или оппозионности. К названной справке мы еще вернемся. Здесь нам важно отметить особенность терминологии документов о терроре начала 1937 г.*
Определения «вредителей» стали пополняться на февральско-мартовском пленуме ЦК, «разоблачившем» к/р и а/с деятельность «правых», возглавляемых Бухариным и Рыковым, и завершившемся их арестом. Постепенно новая категория «вредителей» стала фиксироваться и в документах о «к/р организациях» в деревне. Характерно в этом отношении спецсообщение «О к/р вредительской деятельности...» в МТС Азово-Черноморского края от 9 мая: аген-турно-следственные материалы «по вскрытию к/р правого, троцкистского и казачьего подполья» обнаружили значительность их «вредительской работы по срыву сельхозработ и организации саботажа весеннего сева». При этом «устанавливается, что правые особое внимание в своей вредительской работе в деревне уделяли МТС» (док. № 133). В дальнейшем их сольют в единый «право-троцкистский блок», действующий совместно с фашистской и шпионской агентурой иностранных государств. Знание терминологии документов о репрессированных лицах и группах помогает в определении не только характера информации, но и времени ее появления.
Обращаясь непосредственно к документам о репрессиях 1937 — 1938 гг., мы должны остановиться на часто употребляемом в этой связи термине «ежов-щина». Это слово появилось в сталинском окружении, когда задачи «Великой чистки» были выполнены и ее исполнители своими трупами закрывали могилы 668 305 расстрелянных за время с 1 октября 1936 г. по 1 ноября 1938 г. (эти данные см. во 2 книге настоящего тома). В действительности Н.И.Ежов был исполнителем старательным, активным и находившим полную поддержку со стороны «хозяина» пока был нужен. Возможно, иногда он действовал и самостоятельно, но в строго заданном направлении. Вероятнее все же, что и
* Нам встречались отступления от приписывания «к/р проявлений» троцкизму лишь в документах из казачьих районов Как известно, Троцкому приписывалось расказачивание и поэтому невозможно было приписывать казакам и троцкистам «к/р союз».
24

собственные решения Ежова были выполнением устных велений «хозяина». В литературе уже отмечено, что в 1937 — 1938 гг. Ежов побывал в кабинете Сталина 278 раз и провел в совокупности более 833 часов, уступая по времени общения с «хозяином» лишь В.М.Молотову40.
Напомним в этой связи, что странная карьера Ежова в 30-х годах целиком определялась Сталиным, включая назначение наркомом внутренних дел с 1 октября 1936 г. с сохранением по совместительству должностей секретаря ЦК и председателя КПК с тем, «чтобы он девять десятых своего времени отдавал НКВД»41. Совмещение трех названных должностей открывало самые широкие возможности для осуществления репрессий и было, конечно, не случайным. НКВД теперь не нуждался в согласовании репрессий с КПК, а тем более с управлением любых государственных и общественных организаций. Не случайными были восторги Кагановича в цитированном выше письме к Орджоникидзе по поводу замены Ягоды Ежовым: «Это замечательное мудрое (!) решение нашего родителя (!!) назрело и встретило прекрасное (?!) отношение в партии и в стране. Ягода безусловно оказался слабым для такой роли, ...быть политически зрелым и вскрывать своевременно врагов... У Ежова наверняка дело пойдет хорошо»42. Как мы увидим по документам, прогноз Кагановича сбывался в полной мере.
Направленность репрессий, их массовый характер и беспощадность были определены задолго до появления Ежова в НКВД. Перечни основных «врагов» повторялись неоднократно на партийных съездах и пленумах ЦК, в закрытых письмах ЦК, адресованных каждому члену партии. Вот как они определялись в закрытом письме ЦК партии от 29 июля 1936 г., то есть незадолго до назначения Ежова непосредственным руководителем расправы с врагами: «...троцкистско-зиновьевские изверги объединяют в борьбе против Советской власти всех наиболее озлобленных и заклятых врагов — шпионов, провокаторов, диверсантов, белогвардейцев, кулаков и т.д.»43 В соответствии с таким директивным заданием Ежов начал деятельность наркома внутренних дел с «чистки» партийно-государственного аппарата управления, представленного в основном старыми большевистскими кадрами, а заодно и состава специалистов, занятых в экономике, науке, образовании и печати. Результаты этой «чистки» и ее дальнейшее расширение были главной темой выступлений на пленуме ЦК 23 февраля — 5 марта 1937 г. Самым известным решением этого пленума ЦК было включение в категорию злейших врагов Н.И.Бухарина, А.И.Рыкова и всех «правых», подлежащих с этого момента истреблению, как и тех, кого называли «троцкистами», как всех, кто не был согласен со сталинским руководством, а тем более противостоял ему.
17 февраля Политбюро утверждало «проекты резолюций по вопросам порядка дня Пленума ЦК ВКП(б)». Среди утвержденных первым значился проект резолюции по докладу Жданова о подготовке к выборам в Верховный Совет СССР, затем по докладу Ежова «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-германско-троцкистских агентов» и по докладу Сталина «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных (!) двурушников в парторганизациях». Не были утверждены резолюции по докладам Орджоникидзе и Кагановича о «вредительстве, диверсиях и шпионаже»... соответственно в Наркомтяжпроме и Наркомате путей сообщения. Докладчики обязывались «установить окончательный текст проекта постановления на основе принятых Политбюро поправок и дополнений»44. Каганович выполнил требования «хозяина». Орджоникидзе же, как известно, на другой день — 18 февраля — застрелился (или был убит). К сожалению,
25

едва ли когда-нибудь станет известным, что действительно происходило в верхах 17 и 18 февраля*.
Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ныне опубликованы, что позволяет нам ограничиться включением отдельных выступлений, затрагивающих деревенские проблемы (см. док. № 86 — 90). Отметим все же, что пленум начался 23 февраля с доклада Ежова «Дело Бухарина и Рыкова»45, который не значился в «порядке дня» 17 февраля. Для нашего издания особый интерес представляет выступление Ежова 1 марта 1937 г. по докладам Молотова (заменившего Орджоникидзе) и Кагановича. Оно было продолжительным и сопровождалось одобрительными репликами Сталина. Нами публикуется лишь часть этого выступления, важная для понимания характера и масштабов репрессий на новом этапе. Во-первых, Ежовым выдвигалось требование руководителям всех ведомств и наркоматов сделать «конкретные выводы... из уроков вредительства, диверсии и шпионажа». Как оказалось, «хозяйственники вредительство не только не вскрывали, не только не проявили инициативу в этом деле, но... многие из них тормозили разоблачение вредителей», оказывали противодействие «аресту вредителей, диверсантов, шпионов и т.д.». «Часто вредителей и диверсантов берут под защиту во имя выполнения производственной программы», не понимая, что «вредители... должны на 70 — 80%, по крайней мере, делать хорошее дело», иначе их разоблачат и «посадят». К этим утверждениям Сталин добавил пояснение, что вредитель «будет копить силы к моменту войны, когда он навредит по-настоящему» (док. № 90).
Во-вторых, Ежов сообщал отдельные сведения о численности осужденных Военным трибуналом и Особым совещанием НКВД «членов антисоветских троцкистских организаций и групп» из работников центральных и местных ведомств за время с 1 октября 1936 г. по 1 марта 1937 г. (см. док. № 90). В архиве сохранилась справка с полными сведениями «по центральному и местному аппарату» практически всех наркоматов и приравниваемых к ним ведомств. Обращаясь к сведениям этого документа, мы узнаем, что за первые пять месяцев руководства НКВД Ежовым было осуждено 2116 человек, из которых 585 являлись работниками Наркомтяжпрома, 233 — работниками Нар-компроса, 137 — Наркомата путей сообщения, 102 — Наркомзема... К последним следует добавить 35 сотрудников Наркомсовхозов и какое-то число связанных с сельским хозяйством работников партийного и советского аппарата, редакций и издательств, вузов и других ведомств (см. Приложение № 1). В публикуемом выступлении Ежов уточнил: приводимые цифры «не являются итоговыми», поскольку имеется «значительное количество арестованных, дела которых еще не закончены...» (док. № 90). Молотов в заключительном слове по докладу огласил сведения той же справки, сообщив при этом, что арестовывались также работники и Наркомата обороны, и Нарко-миндела, и самого НКВД46.
В сохранившейся стенограмме доклада Ежова «Об итогах пленума ЦК ВКП(б)», с которым он выступал на собрании актива ГУГБ НКВД 19 марта 1937 г., имеется свидетельство о весьма важном несогласии Орджоникидзе со Сталиным: «Тов. Сталин считает необходимым разбить гнилую теорию, что не может быть вредителем тот, который хоть раз сделал одно доброе дело, т.е., развивая это положение, он отвечает на настроение многих наших партийных и хозяйственных руководителей, которые, примерно, рассматривали положение с вредителями таким образом. Тут, кстати сказать, и покойный Серго Орджоникидзе в этих делах допускал некоторые ошибки, о чем т. Сталин счел нужным сказать на пленуме, несмотря на все его уважение и дружбу к Орджоникидзе, а именно говорил о некоторых ошибках, когда некоторые рассматривали это таким образом: какой он вредитель, он у меня построил прекрасный завод, он не только выполняет, но и перевыполняет план, не может быть такой вредителем (ЦА ФСБ РФ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 20. Л. 23-24).
26

Наконец, в-третьих, Ежов специально остановился на вопросе о репрессиях в системе Наркомзема, где «вскрыт целый ряд троцкистских групп и групп правых, которые проводили большую вредительскую и диверсионную работу в сельском хозяйстве» (док. № 90). Как и в случае со «статистикой», зачитывались сведения из справки «Наркомзем Союза СССР», составленной в НКВД ко дню выступления наркома на пленуме. Этот документ сохранился и публикуется нами вслед за материалами пленума ЦК*. Мы обращаемся сразу к тексту справки, поскольку Ежовым лишь пересказывались содержащиеся там сведения о «контрреволюционных террористических организациях троцкистов и правых», их «вредительстве» и «диверсиях» в Наркомземе СССР, республиканских и областных земельных управлениях.
Однако и в справке нет никаких реальных свидетельств, подтверждающих действительное существование, например, «Украинского троцкистского террористического центра», который в 1935 г. дал «задание сорвать урожай зерновых и технических культур» и провести ряд других «вредительских мероприятий»: «в ряде районов ими была сорвана уборка комбайнами, уборка производилась косилками»; «задерживался ремонт тракторов» и т.д., что привело в 1936 г. «к большим потерям урожая» (о недороде в справке не упоминается). Такого же рода обыденные трудности и ошибки, связанные с новизной техники, ее невысоким качеством, перебоями в снабжении горючим, химикатами, семенами в условиях недостаточной подготовленности участников сельскохозяйственных работ были неизбежными, созданными форсированием и принудительностью преобразований. С подобными ситуациями нам еще придется столкнуться и в дальнейшем.
В справке был назван и главный организатор «диверсионно-подрывной работы троцкистов и правых... во всех отраслях сельского хозяйства» — А.И.Муралов, являвшийся с 1933 г. по 1936 г. первым заместителем наркома земледелия СССР, а с 1935 г. до ареста 20 июня 1937 г. еще и президентом ВАСХНИЛ. «Вредителями» оказались и агроспециалисты, в частности, сотрудники Всесоюзного института зернового хозяйства во главе с академиком Тулайковым, разработавшие «вредительскую теорию мелкой вспашки, которая преследовала цель засорить совхозные и колхозные поля вредными сорняками и снизить урожайность хлебов». Эту «теорию» поддержали в Наркомземе. Явной фальшивкой было утверждение о встрече Тулайкова с Бухариным в 1934 г., где якобы «получил от него установку о необходимости хозяйственного развала колхозов и поддержки кулацкого саботажа хлебозаготовок» (док. №91). В действительности все было наоборот — необходимость мелкой вспашки была навязана сталинским руководством с требованиями максимального расширения пашни недостаточной и по количеству, и по качеству тракторной техникой.
Точно так же обстояло дело с отказом от землеустройства в начале 30-х годов, когда форсированная коллективизация создавала колхозы с неполным охватом крестьянских хозяйств отдельных селений (точнее — земельных обществ), с постоянно менявшимся их составом в периоды «приливов» и «отливов». С завершением коллективизации порочность отказа от землеустройства стала очевидной. Сталинское руководство, которое «никогда не ошибалось», расправилось и с этими «вредителями» (см. док. № 91), на деле лишь выполнявшими его требования.
Подробные справки по другим учреждениям, подвергшимся «чистке» в октябре 1936 г. — феврале 1937 г., также сохранились. Их включение в научное исследование представляется очень важным для воссоздания подлинной картины перерастания сталинского террора на стадию апогея.
27

Перед нами характерный документ репрессивного механизма 1937 г. В нем нет ни слова правды, все перевернуто. Проблемы и трудности, созданные сталинской политикой, представлены результатом злонамеренных действий «вредителей». Ответственность за разрушительные распоряжения возлагается на исполнителей. Уничтожению подлежат и критики власти, и соучастники ее действий. Не менее характерным для ежовских выступлений на пленуме и после пленума на собрании актива в НКВД было обращение к инструкции ЦК от 8 мая 1933 г., о которой говорилось выше. Разъясняя содержание директивы ЦК, Ежов утверждал, что «практика массовых арестов на местах» осуждалась из-за того, что она «не вскрывает действительного врага». (Судьба пострадавших «не врагов» не интересовала никого ни в 1933, ни в 1937 г.) С полным основанием Ежов говорил, что «речь шла не об ослаблении борьбы. Наоборот, речь шла об ее усилении»47.
Решающее слово было, конечно, за Сталиным. В докладе, с которым он выступал 3 марта, со всей определенностью формулировалась в качестве главной задачи выявление и уничтожение «вредителей, диверсантов, шпионов и т.д.» Утверждалось, что «агенты иностранных государств, в том числе троцкисты, проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты», в результате чего их «работа... задела в той или иной степени все или почти все наши организации — как хозяйственные, так и административные и партийные». Отсюда следовал генеральный вывод: «...нынешние вредители и диверсанты, каким бы флагом они не маскировались — троцкистским или бухаринским, давно уже... превратились в беспринципную и безыдейную банду профессиональных вредителей, диверсантов, шпионов, убийц. Понятно, что этих господ придется громить и корчевать беспощадно, как врагов рабочего класса, как изменников нашей Родины»48.
Именно в направлении, заданном «хозяином», развертывались события по стране в целом на протяжении почти двух лет. Сталинское руководство сделало очень крупный шаг на пути к массовому террору, во-первых, расширив состав «вредителей», «диверсантов» и «шпионов» включением так называемых правых, к которым было легче причислять инакомыслящих и недовольных условиями жизни; во-вторых, устранив такое препятствие для обвинений во «вредительстве» и т.п., каким является высокое качество и результативность повседневной работы. И в том, и в другом аспекте карательные органы получили самые широкие возможности для произвола.
Тем не менее Сталин еще не испытывал уверенности в полной поддержке массовых репрессий со стороны членов ЦК и даже Политбюро. События на июньском пленуме ЦК это предположение подтвердят. Об этом же свидетельствует и решение Политбюро от 14 апреля 1937 г. о создании при Политбюро постоянной комиссии «в целях подготовки..., а в случае особой срочности — и для разрешения — вопросов секретного характера... в составе тт. Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича Л. и Ежова». Для «успешной подготовки... срочных текущих вопросов хозяйственного характера» была создана другая постоянная комиссия «в составе тт. Молотова, Сталина, Чубаря, Микояна и Кагановича Л.»49. Создание специальной комиссии Политбюро для срочного решения «секретных вопросов» с участием Ежова означало появление высшего органа руководства политикой и практикой террора. Нами публикуется большой комплекс «срочных» решений Политбюро о проведении массовых репрессий над крестьянством. В протоколах, где фиксировалось принятие этих решений, вообще отсутствует указание участников, обязательное в протоколах Политбюро. Чаще всего там нет и подписи «Секретаря ЦК». Там же, где она наличествует, это всегда подпись Сталина.
28