понедельник, 22 сентября 2008 г.

1 Трагедия советской деревни Коллективизация и раскулачивание Том 5.1

ТРАГЕДИЯ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ Коллективизация и раскулачивание
Документы и материалы Том 5
1937-1939

Книга 1.1937






https://docs.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_QVpyV2FYRHNja3c/edit?usp=sharing








Редакционная коллегия тома:
В.Данилов и Р.Маннинг (ответственные редакторы),
В.Виноградов, Л.Виола, А.Гетти, М.Эллман, И.Зеленин,
С.Красильников, Ю.Мошков, О.Наумов, Н.Охотин, Е.Тюрина
Составители:
В.Данилов, Р.Маннинг, Н.Охотин,Н.Перемышленникова,
Г.Селезнева, Н.Сидоров, Т.Сорокина, Т.Царевская (ответственные)
М.Вылцан, Н.Глущенко, Т.Голышкина, Л.Денисова, И.Зеленин,
Н.Ивницкий, Е.Кириллова, С.Красильников, Н.Муравьева,
С.Мякиньков, Ю.Орлова, Т.Привалова, А.Федоренко
Москва
РОССПЭН
2004

ББК 63.3(2)6-2 Т65
Участники проекта выражают глубокую благодарность Национальному гуманитарному фонду США, университету Торонто,
Бостон колледжу, издательству Иельского университета
и Лоуренсу Клиффорду за поддержку научно-исследовательской работы
по этому крупному проекту

The participants of this project express their gratitude to the National Endowment for the Humanities, the University of Toronto,
Boston College, the Yale University Press and Lawrence X. Clifford for their support of this project

Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Т 65 1927—1939: Документы и материалы. В 5 тт. / Т. 5. 1937—1939. Кн. 1. 1937 / Под ред. В.Данилова, Р.Маннинг. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. — 648 с.

В пятом томе «Трагедии советской деревни» публикуются документы о событиях одного из самых трагических для страны этапов — апогее сталинского террора. Как показывают факты, основным объектом репрессий в 1937 — 1938 гг. оставалось крестьянство. Против него была направлена и самая массовая «кулацкая операция» по приказу НКВД № 00447, и «показательные судебные процессы». Не менее важны документальные свидетельства непосредственного руководства репрессиями Сталиным и его ближайшим окружением.

Документы извлечены из ранее недоступных фондов высших органов партийно-государственного руководства (ЦК ВКП(б), ЦИК, СНК СССР), различных ведомств и организаций (НКВД, Верховного суда, Прокуратуры и др.). Значительное внимание уделено положению самих крестьян, их настроениям и реакции на происходящее.
© В.Данилов, Р.Маннинг, Л.Виола, 2004
© Институт российской истории РАН, 2004
© Федеральная архивная служба России, 2004
© Центральный архив ФСБ Российской Федерации,
2004
© Бостон колледж (США), 2004 © Университет Торонто (Канада), 2004 © «Российская политическая энциклопедия», 2004 © V.banilov, R.Manning, L.Viola, 2004 © Institute of Russian History of the Russian Academy
of Sciences, 2004
© Federal Archival Service of Russia, 2004 © Central Archive of the Federal Security Service of
Russian Federation, 2004 © Boston College (USA), 2004
ISBN 5 - 8243 - 0006 - 2 © University of Toronto (Canada), 2004
ISBN 5 - 8243 - 0540 - 4 ® «Russian Political Encyclopedia», 2004

В.П.Данилов

ВВЕДЕНИЕ
Советская деревня в годы «Большого террора»
Разговор в номенклатурной семье.
Сынок (со смущением): Скажи, папа, а был ли 37-ой год,
или после 36-го года сразу наступил 38-ой?
Папа (очень довольный): Ты, сынок, задал трудный вопрос,
на который сейчас никто ответить не может.
...Но мыслишь ты в правильном направлении!
(Советский анекдот конца 50-х годов)
За последние 10 — 12 лет, когда стали доступными документы, связанные с репрессиями советского времени, многое сделано в изучении их характера и масштабов, начиная с революции и гражданской войны до конца сталинского режима. Свой вклад в исследование этой большой и сложной темы внесли и предыдущие четыре тома настоящего издания — «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание». В совокупности они охватывают время с 1927 г. по 1936 г., когда сталинский террор с наибольшей силой проявился именно в деревне — и в коллективизации, и в раскулачивании, и в хлебозаготовках... Последний — 5 том — содержит документы о положении советской деревни в 1937 — 1939 гг., на которые приходится время «Большого террора» и его «отмены». Вошедшее в литературу наименование событий
1937 — 1938 гг. «Большим террором» нельзя признать вполне удачным. Точнее
было бы именование этих лет «Апогеем сталинского террора» или «Апогеем
большого террора», начатого в июне 1927 г. и прекращенного в марте 1953 г.
Не случайно в литературе встречаются определения событий 1937 — 1938 гг. и
как апогея террора1. Главное, разумеется, состоит не в наименовании времени,
а в неизменном глубоком внимании общественной мысли и исторических ис
следований к потрясшей советское общество кровавой трагедии тех лет.
Первый опыт составления библиографии «Большого террора» (1937 —
1938 гг.), охватывающей издания до 2000 г. включительно, содержит почти
250 названий2. Литература на эту больную тему продолжает расти и 5 том в
издании «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание.
1927 — 1939 гг.», как мы надеемся, займет в этой литературе свое место в ряду
документальных свидетельств об основной массе жертв сталинского терро
ра — крестьянстве. Среди документальных изданий необходимо отметить
прежде всего «Книги памяти жертв политических репрессий»*, имеющие ис
ключительно важное общественное и научное значение. Для документов, пуб
ликуемых нами, эти книги неоднократно обеспечивали возможность проверки
исполнения приговоров, позволяли отразить действительную судьбу многих
жертв террора в именных комментариях — одном из труднейших приложений
документальных изданий.
Их называют также «Расстрельными списками...», «Покаяниями...», «Белыми книгами...», «Мартирологами...».

Обращаясь к собственно историческим исследованиям и сборниками документов по проблемам «Большого террора», необходимо прежде всего отметить значительность объема выполненной работы, охватывающей практически всю страну3. Основное внимание исследователей сосредоточено на политической направленности и политических последствиях террора, на его организации через выколачивание признаний жертвами террора, наконец, на создание обстановки всеобщего страха и безгласного подчинения командно-репрессивной диктатуре вождя. Особое место занимают исследования масштабов террора по числу человеческих жертв и по демографическим последствиям, раскрывающие роковую роль сталинской диктатуры в судьбе советского общества. Среди работ этого направления выделяются демографические очерки «Население России в XX веке», где приводятся основные сведения о жертвах репрессий и их отражении в динамике населения страны вплоть до 1939 г. включительно.
По каждому из названных аспектов можно было бы сказать и о достижениях, и о необходимости продолжения исследований для пополнения знаний о масштабах и последствиях террора, его характера как сущности сталинизма. Можно привести немало фактов, которые подтвердят необходимость дополнительных исследований в этом направлении. Ограничимся характерным примером: в названной книге численность «кулацкой ссылки» за 1930—1931 гг. дается по справке ГУЛАГ: 381 173 семьи с населением 1 803 392 человека4. Однако имеются и другие, заметно отличающиеся, данные. Отдел центральной регистратуры ОПТУ, осуществлявший общий учет результатов деятельности этого учреждения, в справке о выселении кулаков с начала 1930 г. до 30 сентября 1931 г. общую численность «спецпереселенцев» определял в 517 665 семей с населением в 2 437 062 человека5. Различие в приведенных показателях объясняется тем, что отнюдь не все спецпереселенцы находились в ведении ГУЛАГ. Нужно учитывать также, что «кулацкая ссылка» не исчерпывалась «спецпереселенцами». Работоспособные мужики из семей, раскулаченных «по первой категории», как их обозначило постановление ЦК от 30 января 1930 г., если не попадали под расстрел, то направлялись зэками в лагеря ГУЛАГ. Только за февраль — апрель 1930 г. их оказалось 123 716 человек6. Нам придется столкнуться еще с рядом случаев сталинского террора, жертвы которых остаются неизвестными, требующими специального исследования.
Для понимания сущности «Большого террора» 1937 — 1938 гг., его особенностей в целях и средствах напомним о некоторых фактах предшествующего времени, в той или иной мере отраженных в предшествующих четырех томах настоящего издания. Речь идет прежде всего о сталинской программе террора и ее реализации до 1937 г.
В литературе распространены представления, связывающие сталинский террор с «красным террором» эпохи гражданской войны. Определенная связь здесь действительно имеется, однако она ни в какой мере не исчерпывает ни происхождения, ни сущности сталинского террора. Больше того, уже в самом начале выявляется их принципиальная разнонаправленность. Известна полемика в среде большевистских лидеров весной 1925 г. по поводу возможности «прямого революционного действия» в экономических преобразованиях сельского хозяйства. Н.И.Бухарин в докладе на апрельском пленуме ЦК партии выступал против взглядов «некоторых товарищей», «чудаков», считавших возможным провести «насильственное экспроприирование кулака», «объявить крестьянской буржуазии Варфоломеевскую ночь», осуществить «вторую революцию», «добавочную революцию по деревенской линии». Назывались даже сроки: «через два года»^.
8

В сталинском архиве хранится неопубликованная рукопись Бухарина «Еще раз к вопросу о нашей политике в деревне», где защищалась программа кооперативного развития всех социальных слоев крестьянских хозяйств как условие общего экономического подъема8. В статье четко сформулированы вопросы политики в деревне, вызывавшие споры в партийном руководстве: «...ведем ли мы сознательно линию на обострение классовой борьбы в деревне, на разжигание ее? Держим ли мы курс на вторую революцию в деревне? Держим ли мы сознательно курс на повторную экспроприацию сельскохозяйственной верхушки? Совершенно ясно, что это было бы абсолютно неизбежным результатом общей линии на разжигание, на обострение классовой борьбы». Ответ Бухарина на эти вопросы противостоял сталинской позиции: «Я вовсе не стою за обострение классовой борьбы в деревне. Мы должны действовать так, чтобы путем хозяйственных мероприятий, в первую очередь через кооперацию, двигать вперед основную массу крестьянского населения»9.
Ни на пленум ЦК, ни тем более в печать спор не был вынесен, что вполне соответствовало сталинской манере. Но именно через два года — в 1927 г. — Сталин начнет «вторую революцию», в которой особое место будет занимать «добавочная революция по деревенской линии». Выступления против сталинской «революции сверху», «повторной экспроприации деревенской верхушки» и «разжигания классовой борьбы» предопределило судьбу Бухарина, Рыкова и их сторонников уже тогда, хотя физическая расправа над ними была проведена десятилетие спустя, когда реального влияния в политике они уже не имели, но все их предупреждения и пророчества сбылись в полной мере. Политическая расправа с «правыми» на февральско-мартовском пленуме ЦК в 1937 г. наносила последний удар по большевизму и придала террору всеобщий характер. Так начинался апогей «Большого террора».
Официальная версия массовых операций О ГПУ летом 1927 г. связывала их с возникшей угрозой войны: разрыв правительством Англии дипломатических отношений с Советским Союзом в мае, убийство советского посла П.Л.Войкова в Варшаве 7 июня, а также взрыв бомбы в партийном клубе Ленинграда в тот же день потребовали принять решительные ответные меры. Документы, относящиеся к тому времени, позволяют составить представление о действительном характере начинавшихся сталинских репрессий.
В июне — июле 1927 г. Сталин находился в Сочи, благодаря чему развертывание событий оказалось документально зафиксированным по дням и часам. Поздним вечером 7 июня из Москвы пришла шифровка, сообщавшая об убийстве Войкова «сегодня Варшаве на вокзале... русским монархистом...». Ответ последовал незамедлительно: «Чувствуется рука Англии. Хотят спровоцировать конфликт с Польшей. Хотят повторить Сараево...». Предлагалось проявить «максимум осмотрительности» по отношению к Польше и сделать заявление о том, что «общественное мнение СССР считает вдохновительницей убийства партию консерваторов в Англии»10.
В действительности никакой угрозы войны в 1927 г. не было, и все это понимали. Истерия по поводу внешней опасности нужна была сталинскому руководству для расправы с любой оппозицией и сосредоточения всей полноты власти в собственных руках. Общепризнанной оппозицией в послереволюционной России были остатки монархических и вообще белых сил — остатки ничтожно малые и слабые, о чем свидетельствовала вся социально-политическая обстановка после гражданской войны. Однако их враждебность советскому строю не нуждалась в доказательстве и поэтому с них легче было начать массовые репрессии. Шифрограмма Молотову об этом свидетельствовала весьма ярко: «Всех видных монархистов, сидящих у нас в тюрьме или в концлагере,

надо немедля объявить заложниками. Надо теперь же расстрелять пять или десять монархистов, объявив, что за каждую попытку покушения будут расстреливаться новые группы монархистов. Надо дать ОГПУ директиву о повальных обысках и арестах монархистов и всякого рода белогвардейцев по всему СССР с целью их полной ликвидации всеми мерами. Убийство Войкова дает основание для полного разгрома монархических и белогвардейских ячеек во всех частях СССР всеми революционными мерами. Этого требует от нас задача укрепления своего собственного тыла»11.
Сталинская директива поступила в ЦК ВКП(б) в 8 ч. 40 мин. 8 июня и в тот же день не только превратилась в решение Политбюро, но и начала осуществляться ОГПУ на практике. Вечером 8 июня шифрограммой от Молотова Сталин получил «сегодняшнее решение Политбюро»: опубликовать «правительственное сообщение о последних фактах белогвардейских выступлений с призывом рабочих и всех трудящихся к напряженной бдительности и с поручением ОГПУ принять решительные меры в отношении белогвардейцев». ОГПУ предлагалось «произвести массовые обыски и аресты белогвардейцев», не дожидаясь завершения этих операций, и сразу же «после правительственного сообщения опубликовать сообщение ОГПУ с указанием в нем на произведенный расстрел 20 (!) видных белогвардейцев...». Более того, Политбюро ЦК ВКП(б) решило «согласиться с тем, чтобы ОГПУ предоставило право вынесения внесудебных (!!) приговоров вплоть до расстрела соответствующим ПП (Полномочным представительствам ОГПУ. — В.Д.)... виновным в пре* ступлениях белогвардейцам»12.
В приятых 8 июня 1927 г. решениях был представлен весь набор мер для развертывания массовых репрессий, точнее — для введения в действие уже созданного и подготовленного к этому действию репрессивному механизму. 9 июня 1927 г. в «Правде» появляется правительственное обращение, 10 июня — сообщение коллегии ОГПУ и приговор, принятый во внесудебном порядке, о расстреле 20 человек из «монархической белогвардейщины», приведенный в исполнение 9 июня, то есть на второй день после ночной шифрограммы Сталина.
В ставших доступными документах ОГПУ сообщалось, что «во время июньской операции» было проведено до 20 тыс. обысков и арестовано 9 тыс. человек. Основные операции ОГПУ были проведены в деревнях зерновых районов: на Украине, в центральном Черноземье, на Дону и Северном Кавказе, но не только в них. Арестам подвергались прежде всего «бывшие» — бывшие помещики, бывшие белые, особенно вернувшиеся из-за границы (репатрианты), а также «кулаки и буржуи», «торговцы», «попы и церковники»... В общественном мнении деревни аресты связывались чаще всего с военной опасностью: «...будет на днях война», «...война скоро будет объявлена», «...война, очевидно, начата»...13 Есть все основания полагать, что 9/ю арестованных составляли жители деревни. К сожалению, мы еще не знаем ни численности, ни состава, ни судеб людей, пострадавших в первой волне сталинских репрессий. В докладной записке В.Р.Менжинского в Политбюро ЦК ВКП(б) о результатах «операции» от 19 июня 1927 г. говорилось: «ОГПУ предполагает число расстрелянных ограничить сравнительно (?) небольшой цифрой, передавая дела главных шпионских организаций в гласный суд»14. Гласных судов не было, но репрессии не ограничивались расстрелом двадцати «сиятельных», как их немного позже поименует Сталин.
Прекращение «операций» ОГПУ в какое-то ограниченное время не было запланированным. Во всяком случае 26 июня 1927 г. в ответном письме И.В.Сталина В.Р.Менжинскому, обратившемуся с просьбой об указаниях по поводу проводимых «операций», речь идет не об уже выполненном или завер-
10

шающемся поручении, а о продолжении и развитии только-только начатого. «За указаниями обратитесь в ЦК, — говорилось в сталинском письме. — Мое личное мнение: 1) агенты Лондона сидят у нас глубже, чем кажется и явки у них все же останутся, 2) повальные аресты (!) следует использовать для разрушения английских шпионских связей, для [внедрения] новых сотрудников из арестованных... и для развития системы добровольчества среди молодежи в пользу ОГПУ и его органов, 3) хорошо бы дать один-два показательных процесса по суду по линии английского шпионажа...». В 4 и 5 пунктах говорится о «публикации показаний» арестованных и уже расстрелянных, что «имеет громадное значение, если обставить ее умело...». Наконец, в пункте 6 предлагалось «обратить внимание на шпионаж в Военведе, авиации, флоте»15.
Перед нами в основных чертах программа «Большого террора», осуществленная в 1937 — 1938 гг. Однако слова о «повальных арестах», о «показательных процессах», об иностранном «шпионаже» и т.п. относились автором письма не к будущим, тем более отдаленным временам, а к настоящему.
Среди главных задач оказался и разгром внутрипартийной оппозиции, то есть собственно большевистской оппозиции диктатуре новой бюрократии. Расправа с «объединенной оппозицией» мотивировалось теперь также военной угрозой. Речь шла пока еще «всего лишь» об исключении Троцкого, Зиновьева, Каменева и других оппозиционеров из состава ЦК партии. 14 июня 1927 г. «тов. Молотову и для всех членов Политбюро» посылается шифровка: «Узнал о решении отложить вопрос до съезда. Считаю решение неправильным и опасным для дела... Нельзя укреплять тыл (!), поощряя гнусную роль дезорганизаторов центра страны (Это Троцкий-то, сыгравший выдающуюся роль в победе и над белыми, и над иностранными интервентами?! — В.Д.)... Ввиду равенства голосов прошу вновь поставить вопрос в ближайшие дни и вызвать меня... В случае неполучения ответа трехдневный срок (!) выезжаю в Москву без вызова»16.
17 июня Молотов сообщает о том, что делом «о дезинформаторах» занимается ЦКК — «оценка будет дана, но вывод из ЦК не принят»17. Это означало, что Бухарин, Рыков и Томский опять проголосовали против вывода из ЦК Троцкого и Зиновьева. Сталинская ярость пронизывает каждое слово ответа, посланного в тот же день Молотову, членам и кандидатам Политбюро, Секретариата ЦК и ЦКК: «При равенстве голосов по важным вопросам обычно запрашивают отсутствующих. Вы забыли об этом. Я счел уместным напомнить...
1) Курс на террор, взятый агентами Лондона, меняет обстановку в корне. Это есть открытая подготовка войны. В связи с этим центральная задача состоит теперь в очищении и укреплении тыла.., чтобы укрепить тыл надо обуздать оппозицию теперь же, немедля...
4) Исчерпаны давно все средства предупреждения, остается вывод из ЦК обоих лидеров как минимально необходимая мера»18.
20 июня расширенное заседание Политбюро проголосовало так, как требовал Сталин, о чем тотчас же было ему сообщено Молотовым: «Большинством принято решение о выводе из ЦК двоих»19.
Следующий шаг состоял в секретном («особом») решении Политбюро от 24 июня, подтвержденном 27-го, о публикации Обращения ЦК «в связи с возросшей опасностью войны и попытками белогвардейщины дезорганизовать наш тыл». Обращение предлагалось завершить «практическими выводами» о работе партии, советов, профсоюзов, кооперации «в отношении поднятия обороны и Красной армии». Практическое осуществление программы «укрепления обороны» начиналось с деревни. 6 июля 1927 г. всем Полномочным пред-
11

ставительствам и начальникам губотделов ОГПУ было разослано циркулярное письмо о задаче «оперативного воздействия на деревенскую контрреволюцию», поскольку «в ряде районов Союза, особенно на Украине, Северном Кавказе и Белоруссии, Закавказье и на Дальнем Востоке, мы имеем в деревне некоторые элементы, на которые зарубежная контрреволюция сможет опереться в момент внешних осложнений»20.
Нагнетание оборонного психоза имело своей задачей дальнейшее развертывание массовых репрессий как средства осуществления сталинской политики. Однако выполнение программы военизации жизни страны встретило сопротивление в высшем партийном и советском руководстве того времени. Н.И.Бухарин и А.И.Рыков еще до «Недели обороны» (7 июля 1927 г.) добились принятия на Политбюро постановления «О директивах для печати», изменяющих тональность освещения военных вопросов в прессе: значение информации о подготовке войны «со стороны империалистов», конечно, подчеркивалось, однако указывалось, что «сроки развязки неизвестны», а, главное, что «наряду с этим печать должна освещать и подчеркивать (!) все явления в заграничной жизни, которые идут в той или иной мере против развязывания войны или за ее оттяжку», «давать информацию как о воинственно-агрессивных выступлениях буржуазных деятелей и буржуазной печати, так и о выступлениях последних против или за оттяжку войны и против агрессивных мер в отношении СССР»2'.
Возвратившийся из отпуска Сталин предпринял попытку дать новый импульс военизации всей внутренней жизни в стране. 28 июля 1927 г. в «Правде» появились его «Заметки на современные темы», начинавшиеся с утверждения «о реальной и действительной угрозе новой войны», как «основном вопросе современности», а «не о какой-то неопределенной и бесплотной «опасности»»22. Однако к этому времени выявился массовый характер антивоенных настроений, перерастающих в пораженческие. Документы ОГПУ свидетельствовали о «пораженческих выступлениях по городу и деревне (рабочие, крестьяне, буржуазно-нэпманские элементы, сельинтеллигенция)», о распространении «рукописных и печатных листовок и воззваний пораженческого характера», о случаях «массового проявления панических настроений: закупка предметов первой необходимости, отказы принимать совденьги, распродажа скота и т.п.»23 Сталинскому руководству пришлось отказаться от нагнетания военного психоза, однако население страны не могло забыть о нем сразу — слишком хорошо помнились военные бедствия 1914 — 1920 гг.
Шквал «чрезвычайных» хлебозаготовок в первые дни января 1928 г. сразу же напомнил о недавнем пропагандистском шуме и сказался на поведении крестьян. Сибирский крайком ВКП(б), получив грозное постановление ЦК от 5 января 1928 г. о срыве плана хлебозаготовок, разослал окружкомам телеграфное послание, открывавшееся оценкой последствий военной пропаганды: «Значительным препятствием проведению хлебозаготовок является убеждение крестьянства неизбежности войны ближайшее время, являющееся главным образом результатом неумной агитации военной опасности... Необходимо... создавать [в] среде крестьянства убеждение [в том, что] ближайшее время при условии укрепления экономической мощи государства можем вполне рассчитывать [на] мирное строительство. Голую агитацию военной опасности, готовящихся нападений, необходимо прекратить»24.
Затянулось и исключение из партии «объединенной оппозиции» (прежде всего из-за сопротивления группы Бухарина) до пленума ЦК и ЦКК в октябре и XV партсъезда в декабре 1927 г., что также ограничивало сталинские возможности. Развязать репрессии в планируемых масштабах в 1927 г. Сталину не удалось. Однако «массовые операции» против считающихся враждебными
12

социальных групп, особенно в деревне, возобновились с первых же дней 1928 г. «Чрезвычайные» хлебозаготовки сопровождались, как известно, обысками, арестами и судами, не говоря уже о «перегибах», которых руководство не замечало. К началу апреля 1928 г. «массовые операции» ОГПУ против «спекулятивных элементов» сопроводились арестом 6794 человек25, но «массовые операции» и аресты продолжались и в мае —июне. Они были прерваны июльским пленумом ЦК, но всего лишь до ноября 1928 г., когда хлебозаготовки вновь приняли «чрезвычайный» характер.
Весной 1928 г. состоялся и первый показательный судебный процесс, сфабрикованный ОГПУ по сталинскому заданию и проходивший на всех стадиях под непосредственным контролем генсека, — дело о «вредительской организации» инженеров угольных шахт и правления треста «Донуголь» в г. Шахты. «Шахтинское дело» было первым в новом направлении сталинских репрессий и поэтому нуждалось в обсуждении и принятии решений на пленуме ЦК в апреле 1928 г.26
Следующие четыре дела о «контрреволюционном вредительстве» проводились в 1929—1931 гг.: дело Промпартии, дело меньшевистского Союзного бюро ЦК РСДРП, дело Трудовой крестьянской партии и Академическое дело (дело известного историка академика С.Ф.Платонова). Из них на показательные судебные процессы было вынесено рассмотрение дел Промпартии и Союзного бюро. Оба других дела закончились внесудебным вынесением приговора, поскольку была совершенно очевидна несостоятельность обвинения из-за отсутствия факта преступления. Все названные «дела» целиком относились к представителям старой (дореволюционной) интеллигенции, не совершавших «измен» и к тому же способных к самозащите на открытом суде. Не случайно и вынесение судами приговоров без расстрелов, которые были заложены в основу сталинской программы показательных процессов (см. цитированное выше письмо Сталина Менжинскому от 26 июня 1927 г.). Среди осужденных в 1928—1931 гг. на 5—10 лет лишения свободы окажется немало расстрелянных в 1937-1940 гг.
На показательных судебнцх процессах 1928 — 1931 гг. была фактически отработана технология будущих процессов 1936—1938 гг. Сыграли они свою роль и в ряде серьезных изменений действовавшего уголовного права. Отметим абсолютно чуждое принципам и содержанию любого уголовного права введение 8 июня 1934 г. закона об «объективном вменении», в соответствии с которым стало возможным привлечение к ответственности лиц, не виновных и никоим образом не причастных к преступлению, а также усиление системы внесудебного разбирательства — особого совещания при наркоме внутренних дел с подведомственными ему «тройками» (постановления от 10 июля и 5 ноября 1934 г.). Историко-юридические исследования еще в 1950—1960-х годах показали неосновательность утверждений о том, что законодательные основания для массовых репрессий стали создаваться после убийства С.М.Кирова, что первым нарушением принципов законности было Постановление ЦИК и СНК СССР от 1 декабря 1934 г. Продиктованная Сталиным директива об особом порядке расследования и рассмотрения «дел о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти», не начинала, а завершала подготовку к массовым репрессиям27. Поэтому ее осуществление не потребовало каких-либо дополнительных организационных или политических мер, началось сразу и повсеместно. Юридические нормы судопроизводства и карательных мер, сформулированные в Уголовном и Уголовно-процессуальном кодексах с 1935 г. по 1938 г., подвергались радикальным изменениям в полном соответствии с характером и динамикой «Большого тер-
13

рора». Новое содержание статей УК и УПК приводится в комментариях к ряду документов настоящего тома.
В истории сталинского террора особое место занимали «массовые операции» ОГПУ в деревне при проведении раскулачивания, ликвидации «контрреволюционных организаций» и «антисоветских групп», подавлении сопротивления заготовкам сельхозпродуктов и т.п. Для тех, кто занимается судьбами крестьянства, составлявшего 80% населения страны, сталинский террор начался в 1927 — 1929 гг. и сразу принял масштабы и характер «Большого террора». На развязываение террора была направлена директива Политбюро от 3 октября 1929 г., обязавшая ОГПУ и Наркоматы юстиции РСФСР и Украины «принять решительные и быстрые меры репрессий, вплоть до расстрелов, против кулаков, организующих террористические нападения на совпартработ-ников и другие контрреволюционные выступления (вроде создания повстанческих организаций кулаков и кадрового офицерства...)». Предписывалось в «случаях, когда требуется особая быстрота, карать через ГПУ», не прибегая к судебным органам28. Речь шла о хлебозаготовках с плановыми заданиями «кулацким хозяйствам». При их невыполнении задания увеличивались до пяти раз («кратировались»), что неизбежно вело к конфискации имущества, ликвидации хозяйства и аресту главы семьи как «спекулянта», а если оказывал сопротивление, то и как «контрреволюционера».
По сведениям, относящимся ко всей стране, численность «арестованных по хлебозаготовкам» на 4 ноября 1929 г. достигла 28 344, в том числе «за экономические преступления» — 15 536 человек и за «к/р преступления» — 12 808 человек. «Кулацкий террор», ответом на который представлялись аресты за «к/р преступления», насчитывал 71 убийство, 62 ранения, 270 избиений, 164 покушения... Было зарегистрировано 91 «массовое выступление крестьян», но даже в справке ОГПУ они не назывались контрреволюционными29. Когда составлялись эти справки, до конца года оставалось еще почти два месяца, по истечении которых число арестованных в деревне достигло 47 564 человек3^. Это данные системы ОГПУ, без учета арестованных системой Наркомюста. Несоразмерность кары с «преступлением» всегда отличало сталинские репрессии. Нужно учитывать, конечно, и начавшуюся организацию системы концентрационных лагерей, предназначенных для каторжного труда. Основным «поставщиком» рабочей силы для ГУЛАГ на всех этапах его существования была деревня.
Присоединение к кулакам «кадрового офицерства» в директиве Политбюро от 3 сентября 1929 г. не было случайным эпизодом. Оно вошло в политику раскулачивания как основной формы массовых репрессий в деревне, обеспечивая устранение не только кулаков, как нежелательного социального слоя, но и всех тех, кто не приемлет государственного насилия, кто способен к протесту и сопротивлению. Вот сведения о численности «арестованных по 1 категории» на 1 октября 1930 г.: за первый период операции по раскулачиванию (до 15 апреля) было арестовано 140 724 человека, в том числе кулаков — 79 330 (56,3%), церковников — 5028, быв. помещиков, фабрикантов «и т.п.» — 4405, а «проч. АСЭ» (антисоветских элементов) — 51 961 человек. За второй период операции (с 15 апреля по 1 октября) было арестовано 142 993 человека, в том числе кулаков — 45 559 (31,9%). Остальные 97 434 человека, включая и священников и «бывших», оказались отнесенными просто к АСЭ31. Чтобы закончить с этой темой, приведем сведения ОГПУ о ситуации в деревне начала 1931 г.: «за один только январь... зафиксировано 36 698 арестованных», из которых «подавляющее большинство» относилось к категории «ку-лацко-белогвардейской к/р»32.
14

Жесточайшей репрессией и по форме и по существу было и раскулачивание «по 2 категории», завершившееся выселением в необжитые районы страны семей, лишенных минимальных условий для жизни и труда, обреченных на гибель десятков тысяч поселенцев, особенно детей и стариков. Организация спецпоселений означала создание в стране второй системы концентрационных лагерей, не столь жесткой по условиям труда и быта, как ГУЛАГ, но фактически единой с ней. Существование спецпоселений (с 1934 г. трудпосе-лений) требовало постоянного пополнения людей из-за высокой смертности и массового бегства. Достаточно сказать, что общая численность их населения уменьшилась с 1317 тыс. в 1932 г. до 997 тыс. в 1940 г., хотя за это же время прибыло 2176,6 тыс. новых поселенцев'^.
Массовое бегство спецпоселенцев было, судя по всему, основным источником в формировании особой группы в населении 30-х годов — группы «беглых кулаков». За 1932 — 1940 гг. число беглецов из спецпоселений составило 629 042 человека, из коих было поймано и возвращено — 235 120 человек34. «Беглые кулаки» в представлении властей стали силой, пополнявшей отряды «бандитов», ряды «террористов» в деревне и «вредителей» в городах и на стройках. Конечно, к категории беглых кулаков причислялись и беглецы из лагерей ГУЛАГ, но численность их не могла быть сколько-нибудь значительной, поскольку содержание и охрана зэков были неизмеримо более организованными и жесткими. По-настоящему зэки стали вливаться в «беглое кулачество» в 1936 — 1937 гг., когда начали истекать сроки их пребывания в лагерях: для первых групп — обычно пятилетие. По условиям гулаговского режима освобожденные зэки должны были оставаться на поселении в районах лагерей, где они отбывали сроки наказания, или отправляться к своим семьям в спецпоселения. В действительности большинство из них стремилось вернуться в родные края, что было строжайше запрещено. В районах концентрации лагерей раскулаченные «по 1 категории» могли составлять преобладающую часть «беглых кулаков». Таким был Красноярский край, где «кулацкая операция» по приказу № 00447 была особенно жестокой.
В общественном сознании и в исторической памяти о 1937 — 1938 гг. на переднем плане всегда были открытые судебные процессы над большевистской оппозицией сталинизму. Расправа над этой оппозицией, то есть над подлинными лидерами Октябрьской революции с их устремленностью к социализму, с их творческим поиском путей и средств строительства нового общества, для сталинского руководства стала первоочередной задачей еще в 20-х годах. Именно они были главными врагами сталинизма и подлежали полному уничтожению и поруганию. Специальные исследования последних лет показали наличие широкого ряда социально-политических, профессиональных, религиозных и этнических категорий жертв 1937 — 1938 гг. Среди них окажутся и многие исполнители сталинской политики, в том числе и террора, что, впрочем, характерно для кровавых диктатур любой масти. Но основной жертвой «Большого террора» оставались крестьяне.
Содержание 5 тома не ограничено документами о репрессиях, проводившихся властью в 1937—1939 гг. против сельского населения. Как и в предыдущих четырех томах, освещается положение деревни, развитие и функционирование колхозов и совхозов, подсобных хозяйств колхозников и сохранявшихся еще единоличных крестьянских хозяйств, их место в сельскохозяйственном производстве и взаимоотношения с государством. Именно состоянию деревни зимой и весной 1937 г. посвящен начальный комплекс документов
15

данного тома. Они сами по себе многое объясняют и в обрушившихся на деревню с июля —августа 1937 г. небывалых репрессиях.
Казалось бы, начало 1937 г. в деревне должно было бы проходить под флагом «Сталинской конституции»*, объявившей о новых правах советских граждан. Кроме информации в прессе об официальных собраниях и митингах, никакого отклика в неофициальной общественной жизни деревни не было. Можно назвать лишь одно исключение — реакция раскулаченных мужиков в трудпоселениях и среди беглецов, устроившихся на работу где-либо, чаще в городах. Именно в их среде распространилась надежда на новую жизнь: «В связи с новой Конституцией мы все будем свободными гражданами», «Как только получим паспорта, нужно будет немедленно выехать...» и т.д. Но были и вполне здравые оценки: «Конституция не для нас. Кто управлял, тот и будет дальше управлять, а для трудпоселенцев новая Конституция ничего не дает...» (док. № 10).
Сразу возникла новая волна побегов... Беглецы из раскулаченных, случалось, возвращались в родные селения и требовали вернуть им ранее принадлежавшее имущество, прежде всего дома... Были случаи, например, в Курской области, когда эти требования выполнялись, что отражало определенную растерянность местных властей ( см. док. № 7, 59, 138). Очень характерным был запрос УНКВД по Татарской АССР от И января 1937 г.: «Для нас не ясна линия нашего поведения во всех этих случаях в связи с новой Конституцией. Просим разъяснить, остаются ли в силе все данные ранее по этому поводу указания НКВД СССР или нам надлежит руководствоваться соответствующими статьями Конституции в части применения их к этим лицам, как гражданам СССР, пользующимися всеми правами гражданства?» (см. док. № 9). Жизнь очень скоро ответила на поставленный вопрос — никакие права гражданства не имели значения для командно-репрессивной диктатуры. Общество, включая крестьянскую его часть, это понимало. И когда в январе 1937 г. проводилась перепись населения, где выяснялся, в частности, вопрос
0 религиозных верованиях, то реакция деревни была вполне понятной, выте
кающей из пережитого: это выявление верующих для их преследования и реп
рессий вплоть до развязывания новой «Варфоломеевской ночи» (см.
док. №6, 11, 12 и 13).
Главное в деревенской ситуации начала 1937 г. было связано не с Конституцией и переписью населения, а с последствиями недорода зерновых культур в 1936 г. Документы за 1936 г., опубликованные в IV томе, содержат сведения об этом недороде, поразившем ряд зерновых районов страны, и о том, что тем не менее хлебозаготовки почти сравнялись с урожайным 1935 г.35 Это значило, что фактическим сбором зерна продолжали не интересоваться, хотя информация о неблагополучной ситуации наверху имелась. Важное свидетельство об этом мы находим в письме Л.М.Кагановича от 30 сентября 1936 г., адресованном Г.К.Орджоникидзе: «В хозяйстве дела идут неплохо, конечно, в ряде районов недород оказался большим, чем в начале предполагали. Неважно дело в Поволжье, в Воронежской, Курской областях, но зато не только на Украине, но и в Сибирских краях вышло хорошо. Хотели было мы размахнуться нажимом на хлебозаготовки, но хозяин нас поправил, чтобы горячку не пороли и это, безусловно, правильно. На 25 сент[ября] мы заготовили
1 м[иллиард] 173 милл[ионов] пудов, почти 80% плана, правда, в прошлом
* Название «Сталинская конституция» отнюдь не означает, что автором ее был Сталин. Конституция 1936 г. была разработана специальной комиссией в составе которой видную роль играли Н.И.Бухарин и Я.А.Яковлев и ряд ведущих юристов. Большинство членов этой комиссии были расстреляны в 1937 — 1938 гг.
16

году было заготовлено 88% плана, но это не дает основания смущаться. Иметь на конец сентября 1173 м[иллиона] пуд. — это не так уж плохо, тем более, что мы имеем солидный прошлогодний запас»36.
Решение, принятое «хозяином» и поправившее благие порывы таких исполнителей его воли, каким был Каганович, для деревни означало возникновение продовольственных трудностей изначально в районах недорода, а затем и в урожайных районах, на долю которых пало выполнение общего плана хлебозаготовок. Наличие продовольственных трудностей в деревне отмечалось в спецсообщениях местных управлений НКВД уже в октябре — ноябре 1936 г.37 Отсутствие информации о негативных явлениях в жизни страны не только в прессе, но и в документах партийно-государственных учреждений, наверное, нет нужды объяснять в последнем томе настоящего издания. Однако секретная информация местных управлений НКВД дает все же конкретное представление о возникновении и нарастании «продовольственных трудностей», точнее говоря о степени голодания сельского населения и расширению его географии. Особенность этих спецсообщений была связана с надеждой местных властей добиться помощи от центра.
Первые спецсообщения, датированные январем 1937 г., как правило, содержат сведения о причинах возникновения продовольственных трудностей и реальной ситуации в пораженных неурожаем районах к концу 1936 г. В пострадавших районах, как оказалось, выдача зерна по трудодням (основная форма оплаты труда колхозников) сразу же обрекала их семьи на голод. В Благодарненском районе Ставрополья 85% колхозов выдавали на трудодень по 1 кг зерна, а остальные 15% по 1,5 кг. В обоих случаях это означало, что «весь полученный на трудодни хлеб съеден еще в период полевых работ», что имеется «значительное количество семей, совершенно не имеющих хлеба», что «полученная в ноябре продовольственная ссуда сколько-нибудь значительного улучшения не дала», что «...резко повысился спрос со стороны сельского населения на печеный хлеб», который увеличил потребность в хлебе до 9 — 10 т в день, тогда как «район получает до 100 тонн в месяц»... Начался массовый отход на заработки. Из с. Алексеевки ушло около 300 человек. В других районах Ставрополья было не лучше, а часто и хуже: «...из колхозов Труновско-го района выехало на побочные заработки 1500 чел. ... Из колхоза им. Трунова выехало 130 колхозников, из них 50 с семьями, из колхоза «Большевик» выехало 235 колхозников, в том числе 69 с семьями...» (док. № 2). Ставрополье не было исключением на Северном Кавказе. В других районах этой хлебной житницы страны положение в точности повторялось (см. док. №61).
Управление НКВД Оренбургской обл. также сообщало о возникновении «продовольственных затруднений» в колхозах разных районов, где колхозники получили на трудодень «от 200 до 400» г хлеба, или «от 300 до 500 г ...». «В колхозе Искра из 58 хозяйств только 3 хозяйства имеют запасы хлеба до урожая 1937 г., 38 хозяйств обеспечены хлебом до марта—апреля 1937 г., 17 хозяйств хлеба вовсе не имеют. Эти хозяйства многосемейные, имеющие по 1 —2 трудоспособных...» и т.д. Мы взяли лишь один пример из многих, среди которых есть и более тяжелые по положению колхозников. И в Оренбуржье колхозники «самовольно уходят в отходничество», и «от работы отказываются, мотивируя отсутствием хлеба». Но здесь отмечены и «кулаки», и «бывшие белогвардейцы», и «бывшие церковные старосты», которые ведут «контрреволюционную агитацию». Сообщалось, конечно, что они арестованы и находятся под следствием (см. док. № 5).
Спецсообщение УНКВД Воронежской области не описывало возникновения «продовольственных трудностей», а ограничилось справкой за декабрь 1936 г.: «...отмечено до 100 случаев опухания колхозников и членов их семей
17

на почве систематического недоедания... По далеко неполным данным, из 18 районов за декабрь самовольно ушло в отход около 8 тыс. колхозников. В северной части области... в некоторых селах выбыли из колхозов почти все трудоспособные мужчины...» Отмечался «рост отрицательных настроений» среди колхозников и активизация враждебных элементов деревни, призывающих колхозников «организоваться и не дать вывозить хлеб» и т.д. В районах бывшей Тамбовской губернии «ведется контрреволюционная агитация о том, что нужно объединиться для борьбы с Советской властью по примеру Антонова. Активные контрреволюционные элементы репрессируются» (док. № 57).
Еще более тяжелым было положение в Курской области. Проведенная выборочная проверка состояния 242 колхозов разных районов установила «напряженное положение», связанное с «резким снижением» стоимости трудодня колхозников: «Во многих колхозах кроме ранее выданного аванса 100 — 300 г хлеба на трудодень, распределять нечего... многие колхозники не имеют никаких запасов хлеба. В ряде мест хлеб выпекается с примесью суррогатов...» И как во всех пострадавших от недорода районах «колхозники отказываются выходить на работы...», «уезжают на побочные заработки», «в ряде случаев выезжают с семьями и в колхоз не возвращаются». «Еще хуже» оказалось положение с семенными фондами. Из проверенных 120 колхозов в 64 — «семян совершенно нет», в 19 — имеется до 10% необходимого количества семян, в 13 — от 20 до 50%, в 9 — до 75% и только в 15 колхозах — 100% (см. док. № 62).
Казалось бы положение в недородных районах страны, очевидное, например, для Л.Кагановича в сентябре 1936 г., к январю 1937 г. прояснилось еще более и требовало оказания помощи колхозам пострадавших районов и продовольствием для населения, и семенами для предстоящего сева, и фуражом для сохранения скота. Действительно, 14 января 1937 г. Политбюро приняло решение «отпустить колхозам Украины семссуду зерновых культур для ярового сева в размере 4600 тыс. пудов» на условиях возврата из урожая 1937 г. с начислением дополнительных 10% (см. док. № 60). О продовольственной ссуде в постановлении не упоминалось, но и семенная ссуда была отпущена в порядке исключения. Всего лишь через пятидневку — 20 января — Политбюро приняло общее постановление «О семенной, продовольственной и фуражной помощи колхозам», незамедлительно разосланное местному руководству краев, областей и республик: «Считать с 20 января 1937 г. исчерпанным вопрос о семенной, продовольственной и фуражной помощи колхозам. Запретить... впредь обращаться в ЦК и СНК с какими-либо ходатайствами по вопросу об отпуске семенных, продовольственных и фуражных ссуд». Местам предлагалось обходиться ранее отпущенными ссудами и ресурсами самих колхозов (см. док. № 64). Просьбы о ссудах у местного руководства возникали, как совершенно очевидно, при отсутствии каких-либо ресурсов у колхозов и исчерпанности ранее предоставленных ссуд. «Хозяин» вновь «поправил» руководство.
16 января на места был разослан циркуляр Комитета заготовок с/х продуктов при СНК СССР, запрещавший кому бы то ни было из неурожайных районов закупки хлеба на колхозных базарах в урожайных районах, а тем более «перевозки купленного хлеба вагонами или передачи через пункты За-готзерно». Это означало, что любые краевые, областные и республиканские организации и промышленные предприятия лишались возможности закупки зерновых там, где они действительно были в продаже. Что же касается колхозов, колхозников и единоличников, то они могли покупать хлеб «только на колхозных базарах своего или ближайшего района без железнодорожных перевозок» (док. № 63). Однако на таких базарах хлеба или совсем не было,
18

или продавался по ценам, непосильным для деревни. Известно, что и деятельностью «Комзага», и его запасами распоряжался только «хозяин» лично, поэтому не может быть сомнений в том, что авторство распоряжений от 16 и 20 января 1937 г. принадлежало Сталину.
Однако и нарастающие продовольственные трудности населения, и отсутствие семян для предстоящего сева заставляли считаться с действительностью. Спецсообщения управлений НКВД по Западной и Ивановской областям в январе—феврале констатировали как главное — «перебои в торговле хлебом», связанные с «резким увеличением спроса на хлеб со стороны сельского населения». В Ивановской области отмечали «наплыв колхозников из соседних районов Ярославской обл. Они скупают хлеб от 40 до 250 кг на человека». В своем Лухском районе из 184 колхозов в 109-ти на трудодень было выдано менее 800 г, а в 12-ти хлеб на трудодень вовсе не выдавался (см. док. № 66, 67).
По вопросу о семенных ссудах Политбюро пришлось 31 января принимать новое постановление, разосланное телеграммой местному руководству, которое обязывалось от имени СНК и ЦК «при выдаче семенной ссуды зерновым колхозам и совхозам прежде всего использовать семена местного происхождения, выдержавшие засуху 1936 г., ...допуская в крайнем случае выдачу на посев местные семена со всхожестью от 80 — 85%». К «местным семенам» все же дополнялись 40 тыс. т овса, «имеющегося в военных городках Комитета резервов» (см. док. № 68). Полную поддержку в этих условиях нашла инициатива секретаря Кировского обкома партии А.Я.Столяра, запросившего разрешения «использовать 600 тыс. пудов зерна ранее отпущенной продовольственной ссуды на семена» (док. № 73).
Между тем продовольственные трудности нарастали и в февральских спецсообщениях УНКВД из пострадавших районов поступает информация о прямых признаках голода. Из Курской обл. 1 февраля сообщалось: «В колхозе им. Горожанкина имеются две семьи, которые уже теперь не имеют хлеба. Члены этих семей от недоедания опухли... В колхозе Красный май семья колхозника Нерских состоит из 7 человек... Семья не имеет хлеба, дети опухли от недоедания. В таком же положении семья колхозника Проскурина. В колхозе 8 Марта имеются три семьи, члены которых опухли от недоедания...» (док. № 71). 15 февраля УНКВД по Куйбышевской обл. сообщило о 10 случаях «смерти на почве голода». Факты опухания даны порайонно: в Свищевском районе — 62, в Старо-Кулаткинском — 55, в Телегинском — 17 и в остальных районах — еще 52. Сообщалось также о фактах употребления в пищу мяса павших животных и различных суррогатов... Вслед за сведениями о погибавших семьях, появлялись новые свидетельства перерастания «продовольственных трудностей» в нечто большее. Во-первых, массовое неорганизованное отходничество: из Головищенского района — 6 тыс. человек, главным образом мужского населения, в Инзенском районе — свыше 1 тыс. и т.д. Уезжали и семьями, распродав имущество (из Головищенского района 220 хозяйств). Во-вторых, детская беспризорность и нищенство (см. док. № 76).
В спецсообщении по Воронежской обл. от 17 февраля сообщалось: «Случаи употребления колхозниками в пищу разных суррогатов», «от недоедания опухают» (семьями), «резкий упадок трудовой дисциплины, что тормозит подготовку к весеннему севу». Как и в других областях отмечался самовольный выезд не только колхозников, но и руководства колхозов. В заявлении одного из председателей колхозов, поданном «в связи с продзатруднения-ми» просьба освободить от работы подкреплялась угрозой: «если его не осво-
19

бодят от работы, он все бросит и уедет или покончит жизнь самоубийством» (док. №81).
Недовольство деревенских масс, когда от населения требовались празднества в связи со «Сталинской конституцией», выражалось в так называемых антисоветских высказываниях, в том числе и в обвинениях в адрес Сталина. В сохранивших память о революции раздавались призывы и такого рода: «...мы голодаем. Давайте бунтовать, громить сельсоветы, магазины и хлебные склады...» (см. док. № 82 и др.).
В таких условиях принятое 14 февраля 1937 г. постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О финансовых льготах колхозам и колхозникам районов, пострадавших от недорода в 1936 г.», подписанное Молотовым и Сталиным, было по меньшей мере запоздалым. Льготы состояли в отсрочке до конца 1937 г. разного рода платежей, которые все равно были невозможны из-за отсутствия реальных средств у колхозов и КОЛХОЗНИКОВ. Бросается в глаза пропуск в перечне районов, получающих финансовые льготы, Ставрополья, относившегося к наиболее пострадавшим. Не было там и других районов Северного Кавказа, Украины, Куйбышевской области (см. док. № 75). Не являлось реальной помощью и постановление Политбюро от 16 февраля «О хлебозакупках», передававшее местным властям 20% закупок Сне заготовок!) хлеба для продажи населению по госценам (см. док. № 78), ибо в 1936 г. при неурожае закупки не могли быть заметными. В марте 1937 г. УНКВД Сталинградской обл., получившей финансовые «льготы», сообщало о делегациях колхозников и трактористов к районным властям с требованием «выдачи хлеба из семенных фондов», о письмах в «Крестьянскую газету» с такими заявлениями: «В газетах пишут о зажиточной, красивой жизни, а на самом деле колхозники подыхают с голода...» Утверждалось, что авторы письма «из зажиточных» и поэтому «ведется расследование». Механик Чернышков на собрании сделал антипартийное заявление и при этом «допускал по адресу вождей партии оскорбительные выражения. Чернышков арестован» (док. № 93).
Продовольственное положение продолжало ухудшаться и не только в деревне, но и в промышленных центрах, даже вокруг столицы. 20 февраля Политбюро оказалось вынужденным принять особые решения о кредите в 16 млн руб. на покупку кормов для скота колхозам Московской области, а также об отпуске Белоруссии 2 тыс. т зернофуража и специально «для продажи в погранполосе» 500 т муки. Было решено также разослать телеграмму «О хлебной торговле» партийному и советскому руководству Ивановской, Горьковской, Московской, Ярославской, Западной, Калининской, Саратовской, Куйбышевской, Воронежской и Курской областей, Татарии, Башкирии и Белоруссии. В этой директиве, подписанной Молотовым и Сталиным, местному руководству поручалось «повседневное наблюдение» и «принятие мер по недопущению перебоев в хлебной торговле и по ликвидации очередей», при этом предписывалось в промышленных городах, фабричных и рабочих поселках «продавать в розницу» и печеный хлеб и муку. Что же касается сельских местностей, то местному руководству предлагалось установить «суточный лимит продажи хлеба» там, «где вы найдете необходимым»38. Деревня оставалась вне «заботы» власти, пока время не подошло вплотную к весеннему севу.
Реальное значение для деревни имело постановление СНК и ЦК от 20 марта о снятии «с колхозов и единоличных хозяйств... недоимок, числящихся за ними по зернопоставкам 1936 г.», поскольку погашение так называемых недоимок по зернопоставкам не из реального урожая, а из преувеличенных заданий «хозяина» ставила под угрозу провала весенний сев. Объявлялось прекращение следственных дел с обвинениями в невыполнении зернопо-
20

ставок и отмена уже вынесенных приговоров председателям и бригадирам колхозов, а также единоличникам (см. док. № 113). Выше отмечались случаи отказа от работы председателей и бригадиров. НКВД Украины представило особое спецсообщение о многих фактах такого рода (см. док. № 116).
Наступление весны принесло одновременно и нарастание «продовольственных затруднений», и расширение их территории. 3 марта появилось спецсообщение центрального ГУГБ НКВД с информацией по названным выше районам, а также по Мордовской и Татарской АССР, АССР Немцев Поволжья и Челябинской области. Повсюду «отмечены факты употребления в пищу мяса павших животных, различных суррогатов, опухания колхозников», с добавлением сведений о «случаях смерти на почве голода» (в виде примеров), о росте детской беспризорности и нищенстве, о выходах из колхозов (в Рыбинском районе около 400 хозяйств) и «массовом неорганизованном отходничестве»: из Любимского района Ярославской обл. еще в 1936 г. — 2180 чел., из Ин-сарского района Мордовии за декабрь, январь и февраль — 2900 чел., из Волковского района Воронежской обл. с июля 1936 г. — 6440 чел. Отсюда «скопление на вокзалах железных дорог населения, едущего за хлебом в городские пункты, создает угрозу распространения эпидемических заболеваний». Речь идет о сыпном тифе, уже проявившемся в различных районах (см. док. № 92).
Местные советы и колхозное руководство оказывали всемерное сопротивление бегству мужиков из деревни, но это приходило в противоречие с интересами растущей промышленности, нуждающейся в пополнении рабочей силы. Об этом свидетельствует любопытная записка генерального прокурора А.Я.Вышинского в Президиум ЦИК СССР о положении в Курской области, где «в массовом порядке отказывают колхозникам и единоличникам в выдаче справок на получение паспортов», в том числе и «в целях удержать колхозника от поступления в промышленность». Генпрокурор писал, что «такого рода отказы явно незаконны» (см. док. № 123), хотя, конечно, он знал, что деревенскому населению не давали паспортов, чтобы оно не могло разбежаться.
Судя по содержанию публикуемых документов о продовольственном положении в стране, к середине марта пострадавшие от недорода районы стали получать от центра продовольственные ссуды, использование которых было ограничено необходимостью разрешений сверху. 16 марта руководство Куйбышевского обкома запрашивает у Сталина и Молотова разрешение использовать «из продовольственной ссуды, отпущенной краю» (?) 30 тыс. пудов хлеба «для оказания помощи семьям красноармейцев, детям многосемейных единоличников», ссылаясь на «тяжелое положение» и «наличие смертей на почве недоедания». Постановлением Политбюро от 19 марта было дано разрешение «из отпущенной Куйбышевской обл. продовольственной ссуды отпустить» запрашиваемое количество хлеба (см. док. № 98 и 99). «Хозяин» не только давал или не давал пострадавшим районам продссуды, но и разрешал или не разрешал использовать эти ссуды на конкретные нужды! 28 марта руководству Украины и Азово-Черноморского края была отправлена телеграмма Сталина и Молотова с сообщением об увеличении поставок хлеба для продажи населению, сопровождаемая требованием: «Широко развернуть колхозную торговлю хлебом, устраивая периодически колхозные ярмарки с тем, чтобы за счет усиления вывоза колхозного хлеба (которого не было! — В.Д.) на рынок, сократить спрос на хлеб со стороны сельского населения» (док. № 108 и 109).
Наступавшая ранняя весна потребовала других решений в обеспечении деревни зерновыми ссудами и других объяснений их запоздания. В Азово-Чер-номорском крае деятельностью враждебных элементов объясняются факты за-
21

поздания с весенним севом: колхоз «31 марта не посеял ни одного гектара, ...не вывезено 150 ц семян»; другой колхоз «срывает сев и особенно яровизацию зерна, ...не завезено ни одного центнера пшеницы»; в третьем колхозе «28 марта вместо 150 ц пшеницы завезено 45, а 30 марта начали сеять неяро-визированным зерном» и т.д. (док. № 117). А.А.Андреев и И.М.Клейнер проверяли деятельность Воронежского обкома партии и в числе недостатков «хозруководства» отмечали, что" «все еще не роздана колхозам до конца семенная, продовольственная и фуражная ссуда» (телеграмма Сталину от 12 апреля). В то же время из районов, где сев начинается позже, продолжали поступать сообщения о фактах «опухания и смерти в связи с продовольственными затруднениями», употребления различных суррогатов и падали, «роста нищенства, особенно среди детей, которые бросают посещение школ»... (см. док. № 120, 125, 127).
Последствия недорода не исчерпывались продовольственными трудностями и недостатком семенного материала. Публикуемые документы свидетельствуют о больших потерях рабочего и мясо-молочного скота. Докладная записка ЦУНХУ Госплана об итогах переписи скота на 1 февраля 1937 г. дает сведения лишь о начальных потерях (см. док. № 122). Документы с мест показывают потери, исчислявшиеся сотнями и тысячами голов скота по районам в пострадавших областях (см. док. № 3, 4, 57 и др.). Приближение весеннего сева вынудило начать выдачу фуражного зерна в ссуду, не только в столичных, но и в пограничных районах.
4 мая было, наконец, постановлением Политбюро разрешено Комитету заготовок «позаимствовать со складов Комитета резервов 50 млн пудов ржи и пшеницы с возвратом из урожая 1937 г. в августе и сентябре месяцах» (док. № 131). Это позволило засеять почти столько же, сколько было зерновых посевов в 1936 г.: по данным на 10 июня — 90 036 тыс. га (96% плана) против 90 568 тыс. га (99% плана) (см. док. № 140).
Необходимым семенным, продовольственным и даже фуражным ссудам из вполне достаточных запасов (об этом Каганович писал Орджоникидзе 30 сентября 1936 г.) предшествовали новые решения о более полной и точной «организации работ по определению средней урожайности и валовых сборов». 23 марта 1937 г. решением Политбюро Госкомиссия по определению урожайности и размеров валового сбора зерновых культур при СНК СССР (ЦГК), действовавшая методами примитивных измерений урожая на корню, была ликвидирована. Теперь это поручалось ЦУНХУ Госплана СССР39.
Измерение «биологического урожая» сохранилось, но решающее значение приобрел строгий учет всех условий и факторов, определяющих валовой сбор зерновых культур, начиная с «видов на урожай» и «проверки данных оперативной (!) отчетности земорганов», поскольку «правильное определение урожайности и валовых сборов предполагает необходимость обязательного учета агротехнических факторов...» ЦУНХУ поручалась «систематическая проверка» отчетности земорганов снизу доверху и «борьба со всякими ее искажениями». «Районная инспектура» ЦУНХУ должна была проверять «данные земорганов» о ходе всех видов работ, а наиболее важных из них по «2 раза». Таким контролем за сельхозработами предполагалось исправить недостатки работы ЦГК, когда «в ряде колхозов в результате безобразной постановки учета или наличия антигосударственных тенденций часть продукции просто не попадает в учет, чем резко снижаются данные об обмолотах... Как правило, в очень значительной части колхозов совершенно безучетно расходуется хлеб во время уборки на корм скоту и птице, не приходуется продукция 2 и 3 сортов, а тем более так называемые озадки» (док. № 128). Повседневный контроль за ходом и результатами сельхозработ был чрезмерным и просто невыполнимым,
22

тем более в условиях массовых репрессий. Нам придется вернуться к этой теме и в связи с оценкой будущих урожаев, и в связи с репрессиями.
Начиная с 1927 г., репрессии в деревне стали постоянными явлением. Менялись их поводы и масштабы в зависимости от меняющейся ситуации в стране и направленности командно-репрессивной политики. В 1935—1937 гг. основным объектом сталинских репрессий стали остатки большевизма в лице представителей «левой» и «правой» оппозиций, давно разгромленных и выведенных из политической жизни, но мешавших сталинскому режиму самим фактом своего существования и в то же время представлявших возможность переложить на них ответственность за все провалы в экономической политике и за огромные потери в сельском хозяйстве и промышленности, наконец, за кровавые репрессии против «вредителей» и «врагов народа» как из бывших «белых», так и из большевистских деятелей. К ним добавлялись представители старой интеллигенции, занятой в промышленности, земледелии, науке...
Деревня на время отошла на третий план. Во всяком случае «спецсообщения» местных УНКВД «о контрреволюционных проявлениях*- в деревне, поступавшие вначале 1937 г., содержали в основном сведения об отказах единоличников от выполнения планов сева и госпоставок, ликвидации ими своих хозяйств и отъезде в город на заработки или совсем на жительство; обработке приусадебных участков вручную, часто впрягая в плуг самих себя, поскольку лошадей не имели. При этом уже в 1936 г. того, кто «таким путем демонстративно (?) вспахал свой огород», в Западной области могли «привлечь к ответственности» (док. № 59). В мае 1937 г. спецсообщение УНКВД Западной области «О фактах контрреволюционных проявлений в ходе весеннего сева» будет посвящено случаям, «когда отдельные колхозники и единоличники вспахивают свои приусадебные участки, впрягшись в плуг вместо лошадей». Колхозница Соболева, получив лошадь на три дня, вспахала 0,42 га своего огорода, а «остальные 0,8 га пыталась вспахать, впрягая себя и двух дочерей (12 и 13 лет). Материалы на Соболеву переданы прокурору». «По всем остальным фактам» велось расследование (см. док. № 134). Отмечались, конечно, и единичные политические выступления: например, колхозник, настроенный единоличником («середняком, бывшим красным партизаном»), выступил на собрании «с к/р речью в защиту троцкистско-зино-вьевского центра». Оба были «арестованы, дело направлено в спецколлегию облсуда» (док. № 59).
С началом весенней посевной кампании «вредительская» деятельность в деревне приняла специфический характер срыва работ по ремонту тракторов и всей другой техники для вспашки земель и посева семян, с завозом и подготовкой семенного материала (яровизация и др.), а также плохое качество работ и невыполнение плановых заданий. По сообщениям до апреля —мая во всем этом обнаруживалось «вредительская деятельность троцкистов». 14 марта из Азово-Черноморского края сообщалось, например, что директор одной из МТС Плетнев — «активный троцкист, привел МТС в состояние глубокого прорыва... Ремонт тракторов был произведен с расчетом сорвать весенний сев, вызвав аварии и большой пережог горючего». Это доказывалось использованием при ремонте «негодных запасных частей» и «недоброкачественных материалов». Проверка восьми МТС обнаружила 128 неисправных тракторов из 222. В пяти МТС директорами были «троцкисты», всех их арестовали (см. док. № 97 и др.). В информации об убийстве комсорга Пашкова в станице Красноармейской совершение террористического акта приписывалось участникам «к/р троцкистской группы», в которой оказались и председатель колхоза, и бригадир, и бывший секретарь парткома и др. (см. док. № 101).
23

Приписывание троцкизму всех недостатков, провалов, преступлений в любой сфере жизни — экономике, политике, культуре — не было основанным на фактах и требующим доказательства о действительной принадлежности троцкизму лиц, арестованных как троцкистов. Это был политический ярлык, обязательный для всех репрессируемых в конце 1936 — начале 1937 г. В этом отношении очень характерно циркулярное письмо Северо-Кавказского крайкома «О борьбе с вредительством» от 10 февраля 1937 г. В письме разъяснялось, что «ликвидация последствий вредительства... может выявить... новых агентов троцкистско-фашистского (?!) лагеря». Особое значение приписывалось «выявлению фактов вредительства в сельском хозяйстве», где «уже вскрыт ряд к/р фашистско-троцкистских организаций, проводивших вредительскую работу в области землеустройства, водного хозяйства и организации кормовой базы». Далее утверждалось, что к трудностям налаживания колхозной жизни в Северной Осетии «приложили руку троцкистско-буржуазно-на-ционалистические элементы». Дальше больше: по всей стране троцкисты проводили «массовые убийства, отравления, удушения трудящихся...» (док. № 74).
В приложении № 1 настоящей книги публикуется официальная «Справка о количестве осужденных членов антисоветских троцкистских организаций и групп с 1 октября 1936 г. по 1 марта 1937 г.» В действительности справка содержит сведения о численности осужденных работников наркоматов и ведомств, независимо от их былой партийности или оппозионности. К названной справке мы еще вернемся. Здесь нам важно отметить особенность терминологии документов о терроре начала 1937 г.*
Определения «вредителей» стали пополняться на февральско-мартовском пленуме ЦК, «разоблачившем» к/р и а/с деятельность «правых», возглавляемых Бухариным и Рыковым, и завершившемся их арестом. Постепенно новая категория «вредителей» стала фиксироваться и в документах о «к/р организациях» в деревне. Характерно в этом отношении спецсообщение «О к/р вредительской деятельности...» в МТС Азово-Черноморского края от 9 мая: аген-турно-следственные материалы «по вскрытию к/р правого, троцкистского и казачьего подполья» обнаружили значительность их «вредительской работы по срыву сельхозработ и организации саботажа весеннего сева». При этом «устанавливается, что правые особое внимание в своей вредительской работе в деревне уделяли МТС» (док. № 133). В дальнейшем их сольют в единый «право-троцкистский блок», действующий совместно с фашистской и шпионской агентурой иностранных государств. Знание терминологии документов о репрессированных лицах и группах помогает в определении не только характера информации, но и времени ее появления.
Обращаясь непосредственно к документам о репрессиях 1937 — 1938 гг., мы должны остановиться на часто употребляемом в этой связи термине «ежов-щина». Это слово появилось в сталинском окружении, когда задачи «Великой чистки» были выполнены и ее исполнители своими трупами закрывали могилы 668 305 расстрелянных за время с 1 октября 1936 г. по 1 ноября 1938 г. (эти данные см. во 2 книге настоящего тома). В действительности Н.И.Ежов был исполнителем старательным, активным и находившим полную поддержку со стороны «хозяина» пока был нужен. Возможно, иногда он действовал и самостоятельно, но в строго заданном направлении. Вероятнее все же, что и
* Нам встречались отступления от приписывания «к/р проявлений» троцкизму лишь в документах из казачьих районов Как известно, Троцкому приписывалось расказачивание и поэтому невозможно было приписывать казакам и троцкистам «к/р союз».
24

собственные решения Ежова были выполнением устных велений «хозяина». В литературе уже отмечено, что в 1937 — 1938 гг. Ежов побывал в кабинете Сталина 278 раз и провел в совокупности более 833 часов, уступая по времени общения с «хозяином» лишь В.М.Молотову40.
Напомним в этой связи, что странная карьера Ежова в 30-х годах целиком определялась Сталиным, включая назначение наркомом внутренних дел с 1 октября 1936 г. с сохранением по совместительству должностей секретаря ЦК и председателя КПК с тем, «чтобы он девять десятых своего времени отдавал НКВД»41. Совмещение трех названных должностей открывало самые широкие возможности для осуществления репрессий и было, конечно, не случайным. НКВД теперь не нуждался в согласовании репрессий с КПК, а тем более с управлением любых государственных и общественных организаций. Не случайными были восторги Кагановича в цитированном выше письме к Орджоникидзе по поводу замены Ягоды Ежовым: «Это замечательное мудрое (!) решение нашего родителя (!!) назрело и встретило прекрасное (?!) отношение в партии и в стране. Ягода безусловно оказался слабым для такой роли, ...быть политически зрелым и вскрывать своевременно врагов... У Ежова наверняка дело пойдет хорошо»42. Как мы увидим по документам, прогноз Кагановича сбывался в полной мере.
Направленность репрессий, их массовый характер и беспощадность были определены задолго до появления Ежова в НКВД. Перечни основных «врагов» повторялись неоднократно на партийных съездах и пленумах ЦК, в закрытых письмах ЦК, адресованных каждому члену партии. Вот как они определялись в закрытом письме ЦК партии от 29 июля 1936 г., то есть незадолго до назначения Ежова непосредственным руководителем расправы с врагами: «...троцкистско-зиновьевские изверги объединяют в борьбе против Советской власти всех наиболее озлобленных и заклятых врагов — шпионов, провокаторов, диверсантов, белогвардейцев, кулаков и т.д.»43 В соответствии с таким директивным заданием Ежов начал деятельность наркома внутренних дел с «чистки» партийно-государственного аппарата управления, представленного в основном старыми большевистскими кадрами, а заодно и состава специалистов, занятых в экономике, науке, образовании и печати. Результаты этой «чистки» и ее дальнейшее расширение были главной темой выступлений на пленуме ЦК 23 февраля — 5 марта 1937 г. Самым известным решением этого пленума ЦК было включение в категорию злейших врагов Н.И.Бухарина, А.И.Рыкова и всех «правых», подлежащих с этого момента истреблению, как и тех, кого называли «троцкистами», как всех, кто не был согласен со сталинским руководством, а тем более противостоял ему.
17 февраля Политбюро утверждало «проекты резолюций по вопросам порядка дня Пленума ЦК ВКП(б)». Среди утвержденных первым значился проект резолюции по докладу Жданова о подготовке к выборам в Верховный Совет СССР, затем по докладу Ежова «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-германско-троцкистских агентов» и по докладу Сталина «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных (!) двурушников в парторганизациях». Не были утверждены резолюции по докладам Орджоникидзе и Кагановича о «вредительстве, диверсиях и шпионаже»... соответственно в Наркомтяжпроме и Наркомате путей сообщения. Докладчики обязывались «установить окончательный текст проекта постановления на основе принятых Политбюро поправок и дополнений»44. Каганович выполнил требования «хозяина». Орджоникидзе же, как известно, на другой день — 18 февраля — застрелился (или был убит). К сожалению,
25

едва ли когда-нибудь станет известным, что действительно происходило в верхах 17 и 18 февраля*.
Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ныне опубликованы, что позволяет нам ограничиться включением отдельных выступлений, затрагивающих деревенские проблемы (см. док. № 86 — 90). Отметим все же, что пленум начался 23 февраля с доклада Ежова «Дело Бухарина и Рыкова»45, который не значился в «порядке дня» 17 февраля. Для нашего издания особый интерес представляет выступление Ежова 1 марта 1937 г. по докладам Молотова (заменившего Орджоникидзе) и Кагановича. Оно было продолжительным и сопровождалось одобрительными репликами Сталина. Нами публикуется лишь часть этого выступления, важная для понимания характера и масштабов репрессий на новом этапе. Во-первых, Ежовым выдвигалось требование руководителям всех ведомств и наркоматов сделать «конкретные выводы... из уроков вредительства, диверсии и шпионажа». Как оказалось, «хозяйственники вредительство не только не вскрывали, не только не проявили инициативу в этом деле, но... многие из них тормозили разоблачение вредителей», оказывали противодействие «аресту вредителей, диверсантов, шпионов и т.д.». «Часто вредителей и диверсантов берут под защиту во имя выполнения производственной программы», не понимая, что «вредители... должны на 70 — 80%, по крайней мере, делать хорошее дело», иначе их разоблачат и «посадят». К этим утверждениям Сталин добавил пояснение, что вредитель «будет копить силы к моменту войны, когда он навредит по-настоящему» (док. № 90).
Во-вторых, Ежов сообщал отдельные сведения о численности осужденных Военным трибуналом и Особым совещанием НКВД «членов антисоветских троцкистских организаций и групп» из работников центральных и местных ведомств за время с 1 октября 1936 г. по 1 марта 1937 г. (см. док. № 90). В архиве сохранилась справка с полными сведениями «по центральному и местному аппарату» практически всех наркоматов и приравниваемых к ним ведомств. Обращаясь к сведениям этого документа, мы узнаем, что за первые пять месяцев руководства НКВД Ежовым было осуждено 2116 человек, из которых 585 являлись работниками Наркомтяжпрома, 233 — работниками Нар-компроса, 137 — Наркомата путей сообщения, 102 — Наркомзема... К последним следует добавить 35 сотрудников Наркомсовхозов и какое-то число связанных с сельским хозяйством работников партийного и советского аппарата, редакций и издательств, вузов и других ведомств (см. Приложение № 1). В публикуемом выступлении Ежов уточнил: приводимые цифры «не являются итоговыми», поскольку имеется «значительное количество арестованных, дела которых еще не закончены...» (док. № 90). Молотов в заключительном слове по докладу огласил сведения той же справки, сообщив при этом, что арестовывались также работники и Наркомата обороны, и Нарко-миндела, и самого НКВД46.
В сохранившейся стенограмме доклада Ежова «Об итогах пленума ЦК ВКП(б)», с которым он выступал на собрании актива ГУГБ НКВД 19 марта 1937 г., имеется свидетельство о весьма важном несогласии Орджоникидзе со Сталиным: «Тов. Сталин считает необходимым разбить гнилую теорию, что не может быть вредителем тот, который хоть раз сделал одно доброе дело, т.е., развивая это положение, он отвечает на настроение многих наших партийных и хозяйственных руководителей, которые, примерно, рассматривали положение с вредителями таким образом. Тут, кстати сказать, и покойный Серго Орджоникидзе в этих делах допускал некоторые ошибки, о чем т. Сталин счел нужным сказать на пленуме, несмотря на все его уважение и дружбу к Орджоникидзе, а именно говорил о некоторых ошибках, когда некоторые рассматривали это таким образом: какой он вредитель, он у меня построил прекрасный завод, он не только выполняет, но и перевыполняет план, не может быть такой вредителем (ЦА ФСБ РФ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 20. Л. 23-24).
26

Наконец, в-третьих, Ежов специально остановился на вопросе о репрессиях в системе Наркомзема, где «вскрыт целый ряд троцкистских групп и групп правых, которые проводили большую вредительскую и диверсионную работу в сельском хозяйстве» (док. № 90). Как и в случае со «статистикой», зачитывались сведения из справки «Наркомзем Союза СССР», составленной в НКВД ко дню выступления наркома на пленуме. Этот документ сохранился и публикуется нами вслед за материалами пленума ЦК*. Мы обращаемся сразу к тексту справки, поскольку Ежовым лишь пересказывались содержащиеся там сведения о «контрреволюционных террористических организациях троцкистов и правых», их «вредительстве» и «диверсиях» в Наркомземе СССР, республиканских и областных земельных управлениях.
Однако и в справке нет никаких реальных свидетельств, подтверждающих действительное существование, например, «Украинского троцкистского террористического центра», который в 1935 г. дал «задание сорвать урожай зерновых и технических культур» и провести ряд других «вредительских мероприятий»: «в ряде районов ими была сорвана уборка комбайнами, уборка производилась косилками»; «задерживался ремонт тракторов» и т.д., что привело в 1936 г. «к большим потерям урожая» (о недороде в справке не упоминается). Такого же рода обыденные трудности и ошибки, связанные с новизной техники, ее невысоким качеством, перебоями в снабжении горючим, химикатами, семенами в условиях недостаточной подготовленности участников сельскохозяйственных работ были неизбежными, созданными форсированием и принудительностью преобразований. С подобными ситуациями нам еще придется столкнуться и в дальнейшем.
В справке был назван и главный организатор «диверсионно-подрывной работы троцкистов и правых... во всех отраслях сельского хозяйства» — А.И.Муралов, являвшийся с 1933 г. по 1936 г. первым заместителем наркома земледелия СССР, а с 1935 г. до ареста 20 июня 1937 г. еще и президентом ВАСХНИЛ. «Вредителями» оказались и агроспециалисты, в частности, сотрудники Всесоюзного института зернового хозяйства во главе с академиком Тулайковым, разработавшие «вредительскую теорию мелкой вспашки, которая преследовала цель засорить совхозные и колхозные поля вредными сорняками и снизить урожайность хлебов». Эту «теорию» поддержали в Наркомземе. Явной фальшивкой было утверждение о встрече Тулайкова с Бухариным в 1934 г., где якобы «получил от него установку о необходимости хозяйственного развала колхозов и поддержки кулацкого саботажа хлебозаготовок» (док. №91). В действительности все было наоборот — необходимость мелкой вспашки была навязана сталинским руководством с требованиями максимального расширения пашни недостаточной и по количеству, и по качеству тракторной техникой.
Точно так же обстояло дело с отказом от землеустройства в начале 30-х годов, когда форсированная коллективизация создавала колхозы с неполным охватом крестьянских хозяйств отдельных селений (точнее — земельных обществ), с постоянно менявшимся их составом в периоды «приливов» и «отливов». С завершением коллективизации порочность отказа от землеустройства стала очевидной. Сталинское руководство, которое «никогда не ошибалось», расправилось и с этими «вредителями» (см. док. № 91), на деле лишь выполнявшими его требования.
Подробные справки по другим учреждениям, подвергшимся «чистке» в октябре 1936 г. — феврале 1937 г., также сохранились. Их включение в научное исследование представляется очень важным для воссоздания подлинной картины перерастания сталинского террора на стадию апогея.
27

Перед нами характерный документ репрессивного механизма 1937 г. В нем нет ни слова правды, все перевернуто. Проблемы и трудности, созданные сталинской политикой, представлены результатом злонамеренных действий «вредителей». Ответственность за разрушительные распоряжения возлагается на исполнителей. Уничтожению подлежат и критики власти, и соучастники ее действий. Не менее характерным для ежовских выступлений на пленуме и после пленума на собрании актива в НКВД было обращение к инструкции ЦК от 8 мая 1933 г., о которой говорилось выше. Разъясняя содержание директивы ЦК, Ежов утверждал, что «практика массовых арестов на местах» осуждалась из-за того, что она «не вскрывает действительного врага». (Судьба пострадавших «не врагов» не интересовала никого ни в 1933, ни в 1937 г.) С полным основанием Ежов говорил, что «речь шла не об ослаблении борьбы. Наоборот, речь шла об ее усилении»47.
Решающее слово было, конечно, за Сталиным. В докладе, с которым он выступал 3 марта, со всей определенностью формулировалась в качестве главной задачи выявление и уничтожение «вредителей, диверсантов, шпионов и т.д.» Утверждалось, что «агенты иностранных государств, в том числе троцкисты, проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты», в результате чего их «работа... задела в той или иной степени все или почти все наши организации — как хозяйственные, так и административные и партийные». Отсюда следовал генеральный вывод: «...нынешние вредители и диверсанты, каким бы флагом они не маскировались — троцкистским или бухаринским, давно уже... превратились в беспринципную и безыдейную банду профессиональных вредителей, диверсантов, шпионов, убийц. Понятно, что этих господ придется громить и корчевать беспощадно, как врагов рабочего класса, как изменников нашей Родины»48.
Именно в направлении, заданном «хозяином», развертывались события по стране в целом на протяжении почти двух лет. Сталинское руководство сделало очень крупный шаг на пути к массовому террору, во-первых, расширив состав «вредителей», «диверсантов» и «шпионов» включением так называемых правых, к которым было легче причислять инакомыслящих и недовольных условиями жизни; во-вторых, устранив такое препятствие для обвинений во «вредительстве» и т.п., каким является высокое качество и результативность повседневной работы. И в том, и в другом аспекте карательные органы получили самые широкие возможности для произвола.
Тем не менее Сталин еще не испытывал уверенности в полной поддержке массовых репрессий со стороны членов ЦК и даже Политбюро. События на июньском пленуме ЦК это предположение подтвердят. Об этом же свидетельствует и решение Политбюро от 14 апреля 1937 г. о создании при Политбюро постоянной комиссии «в целях подготовки..., а в случае особой срочности — и для разрешения — вопросов секретного характера... в составе тт. Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича Л. и Ежова». Для «успешной подготовки... срочных текущих вопросов хозяйственного характера» была создана другая постоянная комиссия «в составе тт. Молотова, Сталина, Чубаря, Микояна и Кагановича Л.»49. Создание специальной комиссии Политбюро для срочного решения «секретных вопросов» с участием Ежова означало появление высшего органа руководства политикой и практикой террора. Нами публикуется большой комплекс «срочных» решений Политбюро о проведении массовых репрессий над крестьянством. В протоколах, где фиксировалось принятие этих решений, вообще отсутствует указание участников, обязательное в протоколах Политбюро. Чаще всего там нет и подписи «Секретаря ЦК». Там же, где она наличествует, это всегда подпись Сталина.
28

2 Трагедия советской деревни Коллективизация и раскулачивание Том 5.1

С новым решением организации руководства репрессиями совпало выдвижение на уровень Политбюро или Постоянной комиссии проблемы «вредительства» в Наркомземе и Наркомсовхозов. Инициатива принадлежала А.Я.Яковлеву — одному из самых верных сталинистов, неизменно служившего «хозяину», начиная с разноса хлебофуражного баланса ЦСУ в декабре 1925 г. Способность сразу принять и исполнять сталинские представления и решения объясняют назначение Яковлева председателем комиссии по темпам коллективизации в ноябре—декабре 1929 г., а затем и непосредственным руководителем коллективизации в качестве первого наркома земледелия СССР (с декабря 1929 г. по апрель 1934 г.), впоследствии возглавившего сельхозот-дел в ЦК и, следовательно, сохранявшего руководящую роль в аграрном секторе.
13 апреля Политбюро приняло «предложения т. Яковлева: Поручить НКВД установить и арестовать лиц, являющихся... авторами приведенных в записке с/х отдела ЦК ВКП(б) вредительских документов НКЗ и НКСовхо-зов..., чтобы от них исходя, начать распутывать организацию по вредительству в с/х». Так возникло постановление «О вредительстве в Наркомземе и НКСовхозов», открывшее начало еще более жестокой расправе с теми, кто по сталинским указаниям и решениям создавал колхозно-совхозную систему (см. док. № 121). Записка сельхозотдела ЦК не найдена, и нам неизвестны приведенные там документы*. .
Аресты руководящих деятелей сельхознаркоматов проводились в основном в июне 1937 г., когда посевные работы закончились и, главное, вплотную приближался новый пленум ЦК, призванный окончательно подавить сопротивление террору внутри ЦК и создать обстановку для проведения массовых репрессий. Участникам пленума, состоявшегося 23 — 29 июня, были розданы «материалы» НКВД, показывающие «общую картину заговора» и «конкретную антисоветскую деятельность разоблаченных фашистских групп». В числе 13 «главнейших» групп, названных в сохранившемся плане доклада Ежова, была и «вредительская право-троцкистская группа в органах Наркомзема и Наркомсовхозов» (док. № 185). Сохранился и «материал» НКВД — «Контрреволюционная организация правых й системе Наркомзема СССР». Составление этого документа приходилось на дни после ареста одного из трех заместителей наркома и до ареста второго: первым был арестован Ф.А.Цылько — 11 июня, вторым — А.И.Муралов — 20 июня и третьим — А.И.Гайстер — 27 июня. Всего на день составления справки (между И и 20 июня) было арестовано 70 работников системы управления сельским хозяйством страны, среди которых вместе с одним из заместителей наркома оказались руководящие работники и специалисты в самом Наркомземе СССР и в его республиканских, краевых и областных учреждениях (см. док. № 141).
Вредительская деятельность арестованных наркомземовцев, направленная «на подрыв колхозов» и «восстановление колхозников против Советской власти», доказывалась такими обвинениями, как, например, организация в 1936 г. «перемола сортовых семян, в результате чего... до 20 млн ц сортовых семян были сданы как рядовое зерно»; «умышленное распространение среди скота эпизоотии путем заражения ящуром, чумой, сибирской язвой...», «вредительского плана финансирования МТС, по которому хорошо работающие
* Однако мы знаем нечто другое и важное для понимания того, что происходило в стране: ровно через полгода — 12 октября — Яковлев был арестован, признал все «вредительские преступления» в сельском хозяйстве, совершенные под его руководством. 29 июля 1938 г. он был расстрелян, как, наверное, и авторы «вредительских документов», о которых говорилось в «предложениях т. Яковлева» 13 апреля 1937 г.
29

МТС ставились в худшие условия по сравнению с плохо работающими...» (там же). И здесь, как и в справке НКВД для предыдущего пленума, мы видим объявление преступлениями природных бед, негативных фактов объективного порядка, исполнения планов и приказов высшей власти и прямых выдумок.
Заметим, наконец, что в обеих справках НКВД по Наркомзему назывались фамилии отдельных арестованных. Ни в одном случае они не совпадали. Правда, и там и там говорилось об А.И.Муралове как главном вредителе, но он оставался еще на свободе. Данные справок об арестованных (102 и 70) недостаточны для определения их в общей численности, поскольку июньская справка содержит сведения не с 1 марта, а с 13 апреля. В отсутствии связи двух документов одного учреждения по одной теме проявилось, на наш взгляд, и характерное для психологии террористов стремление преуменьшать число их жертв.
Материалы июньского пленума ЦК по главной теме практически не сохранились. Немногое, что известно о происходившем на этом собрании, вполне объясняет отсутствие стенографической записи выступлений Г.Н.Каминского и И.А.Пятницкого — это были героические выступления против террора, в защиту Н.И.Бухарина и других большевистских деятелей, над которыми вершилась расправа. Но точно так же не сохранились ни стенографические записи, ни тексты докладов, включая главный, с которым выступал Ежов. О содержании этого доклада можно судить по его сохранившимся планам. Публикуемый нами второй вариант плана носит характер тезисов, прошедших через сталинские руки. Явно продиктованным сверху был тезис о новом преступлении «право-троцкистской» организации, прибегавшей к «вредительской порче заготовленного хлеба, а также к систематическим срывам снабжения городов продуктами первой необходимости» (док. № 185). Это обвинение будет пущено в ход Сталиным в августе—сентябре 1937 г. и станет поводом для расправы не только в верхах, но и в низах.
В сохранившейся стенограмме докладов и выступлений последних дней работы пленума для настоящего издания представляет интерес доклад М.А.Чернова «О мерах улучшения работы МТС», сделанный 29 июня. Наряду с обязательными для наркома сообщениями об успехах и достижениях сталинской политики, в докладе говорилось о реальных проблемах: о «крайне запущенном» состоянии финансового хозяйства, о путанице с оценкой и использованием натуроплаты, об огромных перерасходах средств местным руководством... Упомянул Чернов и о вредителях, «засоривших аппарат Наркомзема, его плановый отдел, пролезшие к руководству (мои заместители оказались вредителями)...», однако не сваливал на них всю ответственность за трудности и нерешенные проблемы. Обращают на себя внимание не очень ясные выпады в адрес Чернова со стороны Р.И.Эйхе, на которые были даны конкретные ответы (см. док. № 186). Последующее развитие событий обнаружит роковое совпадение их судеб. 29 октября 1937 г., по завершении сельскохозяйственных работ, Сталин напишет постановление Политбюро о снятии Чернова с должности наркома земледелия СССР и назначении на этот трудный пост Эйхе. Передачу дел предписывалось провести с участием Чубаря и Андреева, как представителей партийного и советского контроля, а также НКВД. Текст постановления начинался с требования к членам Политбюро: «Проголосовать и сегодня же сдать в печать». Конечно же, голосование «за» тут же состоялось50. 7 ноября Чернов был арестован, как один из главных вредителей, и 15 марта 1938 г. расстрелян. Наркомом земледелия стал Эйхе, но ненадолго — 29 апреля 1938 г. он будет арестован, а потом и расстрелян.
30

Официальная версия расправы с наркомземовцами (как и со всеми другими жертвами террора) основывалась на материалах следственных допросов, которые носили специфический признательный характер. Юридическая оценка следственным материалам и приговорам того времени дана реабилитацией практически всех осужденных и репрессированных лиц за отсутствием факта преступления. Когда-нибудь историкам откроется возможность исследовать следственные дела того времени и раскрыть процесс перехода обвиняемых от самозащиты к признаниям в несовершенных преступлениях или в действиях, совершенных по директивам и прямым приказам тех, кто теперь расправлялся с исполнителями этих директив и приказов.
Выше отмечались особенности обвинений во «вредительстве», предъявляемых работникам системы Наркомзема в справках НКВД, представленных пленумам ЦК в марте и июне 1937 г. (см. док. № 91 и 141). Нами публикуется также обширная «Докладная записка о вредительстве в сельском хозяйстве Союза ССР», составленная в НКВД по следственным материалам 1937 — 1938 гг. Записка составлялась в январе 1939 г. по «заданию» А.А.Андреева, предполагавшего использовать сведения этого документа в выступлении на XVIII партсъезде. В дошедших до нас текстах этого выступления из записки НКВД не использовано никаких сведений и примеров51. Но документ НКВД, составленный по материалам в основном 1937 — начала 1938 г., сохранился и публикуется нами в приложениях к документам 1 книги.
Приведем ряд типичных «признаний», показывающих задачи сталинской политики репрессий в системе управления сельским хозяйством:
Агроном Орлов: «...деятельность к/р организации, участником которой я являюсь, была направлена на срыв реализации директив партии и правительства... Директивы эти доводились до низовых органов в искаженном вредительском виде... В то же время... создавали видимость борьбы за генеральную линию партии и требовали... безоговорочного выполнения наших вредительских заданий... Малейшие попытки протеста... пресекались, применялись самые жестокие партийные и юридические санкции...»
...Месяцев (с/х отдел Госплана): «По заданию Гайстера и Верменичева я составлял планы, которые задерживали переход колхозников на правильные севообороты. Осуществлялось это путем установления в плане повышенных проектировок по зерновым культурам...»
Планово-финансовый отдел НКЗ: «В 1937 г. ...был очищен от вредителей. Но на смену старым вредителям Чернов подобрал новых... Эти новые вредители... так усложнили решение вопросов в Наркомземе, что одно это уже обеспечило им срыв мероприятий правительства».
Бурнашов (НКЗ): «Реализация этих вредительских планов снабжения МТС орудиями... производилась через Госплан СССР. Мотивируя недостатком металла, Госплан резко сокращал как раз производство прицепных орудий, создавая этим диспропорцию в снабжении МТС тракторами и прицепными орудиями».
Молодцов (председатель райисполкома в Тамбовской обл.): «Осенью 1936 г. под видом выполнения государственных обязательств... дали указание всем колхозам о вывозе зерна, в том числе и семенных фондов в хлебозаготовку. Этим мы умышленно сорвали осенний сев... При попытках уклониться от этого указания мы обвиняли председателей колхозов в антигосударственной деятельности, угрожали снятием с работы и отдачей под суд».
Чернов признал, что «вредительство в области землеустройства и введения правильных севооборотов проводилось в системе земорганов по его заданию».
От составителя справки: «В начале 1938 г. Наркомземом СССР был отменен счетный план по колхозному учету как вредительский, а новый план не
31

был дан. В июне 1938 г. Наркомзем вновь запретил колхозам пользоваться старым планом. Колхозы в ожидании нового счетного плана в течении 5 — 6 месяцев учет и отчетность не вели и денежные средства в колхозах расходовались без всякого учета».
Ермаков (НКЗ): «Яковлев мне сказал: в своей практической работе исходить из принципов вредительского препятствования разработке научных актуальных тем, ...проводить вредительские разработки тем, могущих нанести вред делу животноводства».
Эпштейн (Яковлев?): «Цылько и Гинзбург на протяжении ряда лет настойчиво требовали снижения ветеринарных условий при закупке скота за границей...». И т.д. (см. Приложение № 2).
Приведенных примеров достаточно, чтобы получить представление о действительном происхождении «признаний», являвшихся самооговором, и записанных под диктовку палачествующих следователей на языке обвинения. В самих по себе «признаниях» и последующем уничтожении тех, кому таким образом была навязана ответственность за сталинскую политику, состояла сущность террора 1937—1938 гг. в той части советского общества, которая представляла среду советских и партийных деятелей, работников различных наркоматов и их местных учреждений, научных организаций и даже армии. Здесь соблюдалась хотя бы видимость судебного процесса, начиная со следствия и заканчивая вынесением приговора, объявляемого подсудимому.
Июньский пленум ЦК открыл для сталинского руководства возможности проведения массовых операций, направленных против широких слоев населения, не только так или иначе выражавших недовольство условиями жизни и политическим режимом, но и потенциально опасными по своей национальной принадлежности или социальному прошлому. Уже 3 июля 1937 г. по системе местных органов НКВД был разослан «Меморандум № 267» за подписью Ежова с требованием к 10 июля представить «списки на все семьи лиц, осужденных после первого декабря 1934 г. Военной коллегией Верховного суда..., а также списки на социально-опасные семьи лиц, осужденных спецколлегиями судов...» В состав семьи включались «жена, муж, дети» и совместно проживающие «отец, мать, братья и сестры». Сообщалось, что «эти семьи в ближайшее время будут заключены в специальные лагеря»52. Звериной жестокости распоряжение о заключении в лагеря родителей, супргугов и детей репрессированных лиц было осуществлено и выполнялось до 50-х годов.
Целая серия специальных приказов НКВД была посвящена проведению национальных операций — репрессиям подозреваемых в шпионаже «германским подданным» (№ 00439 от 25 июля), «Польской организации войсковой» (№ 00485 от 11 августа), «харбинцев» — бывших служащих КВЖД, в основном русских (№ 00593 от 25 сентября), «перебежчиков» из-за границы (№ 00693 от 23 октября) и др. Как показывают начатые исследования национальных операций, репрессируемыми оказались и политэмигранты, и оставшиеся в СССР бывшие военнопленные, и издавна жившие на советской территории немцы, поляки и другие этнические группы. Операции не ограничивались работающими на оборонных предприятиях и железнодорожном транспорте, как можно было бы понять отдельные формулировки приказов. В действительности эти операции охватывали и советских граждан, включая занятых в «мирной» промышленности, в сельском хозяйстве и разного рода советских учреждениях53. Мы упомянули о национальных операциях не только в целях воссоздания хотя бы в самых общих чертах обстановки и масштабов террора. Для издания о деревне не менее важно отметить, что работники разных сельхозучреждений и, главное, крестьяне становились жертвами репрес-
32

сий и при проведении национальных операций. Террор против мужиков и в 1937 — 1938 гг. не ограничивался «кулацкой операцией».
Инициатива и в проведении «кулацкой операции» принадлежала Сталину, о чем свидетельствует написанная им или под его диктовку 2 июля 1937 г. директива: «Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки вернувшихся в свои области, — являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности». Всем областным, краевым и республиканским партийным органам и органам НКВД предписывалось взять на учет «всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников», наиболее враждебных из них «немедленно» арестовать и расстрелять «в порядке административного проведения их дел через тройки», а остальных выслать в лагеря. Предлагалось «в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу» и «высылке» (док. № 188). Директива была принята Политбюро дословно и единогласно, о чем свидетельствовали собственноручные подписи Сталина, Кагановича, Жданова, Чубаря, Молотова, Ворошилова и Микояна54.
На следующий день «всем начальникам управлений НКВД» была разослана подписанная Ежовым директива № 266 с требованием к 8 июля сообщить «телеграфом... количество лиц первой и второй категории с указанием отдельно кулаков и уголовников» (док. № 189). С 5 июля в протоколах Политбюро появляется тема об утверждении состава «троек по проверке антисоветских элементов». Из довольно большого числа протоколов с названной темой мы публикуем первый из них (см. док. Mb 190), а также протоколы, где утверждение состава троек совпадало с утверждением «лимитов» по категориям репрессий (см. док. № 197, 198, 200, 201). К этому виду документов можно отнести и записку Н.С.Хрущева И.В.Сталину от 10 июля, в которой предлагались как «лимиты» (очень значительные), так и состав тройки (см. док. № 199).
Более конкретную информацию по результатам учета «кулаков» и «уголовников» содержали телеграммные донесения в соответствии с директивой № 266, поступившие Ежову 8 — 9 июля. Нами были найдены всего 7 таких сообщений: из Азово-Черноморского края, Курской, Воронежской, Саратовской, Куйбышевской, Западной и Ленинградской областей (см. док. № 191 — 196, 202). Их содержание свидетельствовало, что сроки, установленные сталинской директивой, нереальны, что сведения местных УНКВД по группам лиц, подлежащих репрессиям, «ориентировочные», «требующие проверки и уточнения», что продолжается «дальнейшее выявление кулаков и уголовников» и т.д. Сталинское задание «в пятидневный срок представить в ЦК» численность репрессируемых, оказалось невыполнимым. Руководство Татарии, например, запрашивало на это даже месячный срок (см. док. № 190).
Невыполнение в указанные сроки директивы «хозяина» не могло пройти бесследно, прежде всего для начальников областных и краевых УНКВД, как и наркомов республиканских НКВД. Среди документов по «Вопросам НКВД», бывших в руках членов Политбюро 10 июля 1937 г., сохранился текст «Постановления Центрального Комитета ВКП(б)», представленный Ежовым. К сожалению, никаких сопроводительных документов в архивном деле не оказалось, однако содержание документа настолько выразительно, что его назначение не вызывает никаких сомнений, а датировка напрямую привязывает его к исполнению директивы от 2 июля 1937 г. Принятым постановлением 13 руководителей местных органов НКВД были отстранены от занимае-
2 - 9569 33

мых ими постов и заменены другими лицами. При этом четверо из них отстранялись в самой резкой форме: «Снять с должности начальника УНКВД Челябинской области Блат», «...Воронежской области Розонова», «...Татарской АССР Рудь» и «...Черниговской области Соколова». По отношению к другим отстраняемым в постановлении употреблялась более мягкая формулировка: «Освободить от работы... и назначить его...» с понижением или «Освободить от работы..., отозвав его в распоряжение НКВД СССР». В этой категории были названы: Стырне (Ивановская обл.), Салынь (Омская обл.), Аустрин (Кировская обл.), Зверев (Туркменская ССР), Четвериков (Киргизская ССР), Иванов и Карсон (заместители наркома Внут. дел УССР), Тимофеев (Винницкая обл.), Абугов (НКВД УССР). На каждое освободившееся место тем же приказом назначался другой работник НКВД с явным повышением в должности.
По первой странице документа проводилось голосование «За», как всегда единогласное, зафиксированное собственноручными подписями Сталина, Ворошилова, Кагановича, Микояна, Чубаря, Молотова и секретарской записью «т. Калинин — за». На последней странице имеется пометка: «В п[ротокол] 51/204 от 10/VII 37 г. Выписка Ежову»55.
Противодействие массовым репрессиям, как видим, неожиднно проявилось в самой системе НКВД. Это не удивительно: почти все названные лица были участниками событий 1928 — 1933 гг. и не хотели повторять кошмары того времени. Для сталинского руководства все они оказались преступниками. «Снятые» с должности начальников сразу же подверглись репрессиям: А.Б.Розанов был арестован И июля / расстрелян 7 сентября, И.М.Блат был арестован 13 июля / расстрелян 15 ноября, П.Г.Соколов — 24 июля / — 7 сентября, П.Б.Рудь — 26 июля / — 15 ноября. Отстраненных от должностей с более мягкой формулировкой ждала та же участь: Р.И.Аустрин был арестован 22 июля / расстрелян 15 ноября, В.А.Стырне арестован 22 октября / расстрелян 15 ноября, Э.П.Салынь — 10 августа / — 26 агуста 1938 г. и т.д.56 Исключение составил лишь Тимофеев.
Потребовалось проведение «специального совещания» руководителей региональных НКВД для обсуждения планов и техники проведения операции, а главное — материалов — «учета по каждой категории, отдельно кулаков и уголовников». Совещание проводилось «в две очереди», первое из которых было назначено на 16 июля (см. док. № 203). Дата второго совещания неизвестна. На совещаниях не велись ни стенограммы, ни протоколы, не принимались письменные резолюции*. О том, что говорилось и решалось там, мы знаем очень немного по показаниям участников совещаний на допросах в 1939 г., и по воспоминаниям М.П.Шрейдера. Как ни отрывочны эти свидетельства, они совпадают в сообщении факта обвинений ряда начальников УНКВД в «оперативной инертности» и даже объявлении их «врагами народа». Среди них были и действительно смелые люди — такие, например, как глава УНКВД Омской области Э.П.Салынь, заявивший на совещании, что в области «не имеется подобного количества врагов народа и троцкистов. И вообще считаю совершенно недопустимым заранее намечать количество людей, подлежащих аресту и расстрелу». Салынь, как и четверо других, был арестован57. На совещаниях прямо разъяснялось, что «определенное количество невиновных людей будет также уничтожено», что это «неизбежно». Больше
Когда «кулацкая операция» начнет осуществляться, в документах с мест будут встречаться выражения такого рода: «...операция была мною проведена [на] основании устных указаний, полученных в Москве» (док. № 211).
34

того, «если во время операции лишняя тысяча будет расстреляна — в этом нет ничего страшного». На вопрос, что делать с заключенными «старше 70 лет», ответ был краток — «расстреливать их»... Прямые угрозы в адрес местных руководителей, подтвержденные арестами, объясняют, почему они «пытались обогнать друг друга в отчетах о гигантских цифрах количества арестованных»58.
Вопросы и ответы на совещании 16 июля сами по себе свительствовали о том, что руководство местных органов НКВД встретило директиву от 2 июля негативно, что в этой среде было нежелание участия в кровавой расправе с тысячами невинных людей. Однако они понимали, что в разъяснениях Ежова излагались требования Сталина. Ежов заставил аппарат НКВД принять требования «хозяина» и это было отмечено самой высокой наградой. На следующий же после первого совещания день — 17 июля — Сталиным было продиктовано постановление Политбюро от имени ЦИК СССР (протокол ПБ № 51, п. 300): «За выдающиеся успехи в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных (?!) заданий наградить тов. Н.И.Ежова орденом Ленина». Вслед за этим текстом следовали три собственноручные подписи: «За / И.Сталин, В.Молотов, А.Микоян», а также запись имен, голосовавших опросом: «т. Чубарь — за, т. Калинин — за, т. Каганович — за»59. 18 июля на первой странице «Правды» было опубликовано постановление о награде Ежова вместе с его портретом. В дальнейшем будут отмечены и другие факты высоких оценок Сталиным деятельности Ежова в 1937 г., свидетельствующие о том, что ежовщина была всего лишь практикой сталинщины, что расправа с Ежовым в конце 1938 — начале 1939 г. не выходит за рамки сталинской практики устранения исполнителей его политики.
И все же Сталин не мог полностью пренебречь настроениями местных организаций. В этом отношении интересны проведенные А.Гетти сравнительные подсчеты «лимитов» репрессий по категориям кулаков и уголовников, присланных из 40 регионов и утвержденных Политбюро с 5 по 11 июля, и установленных для этих же регионов в приказе № 00447 от 30 июля. Общая численность репрессируемых в этих регионах сократилась на 20 тыс. человек — с 207 тыс. до 187 тыс., причем в основном уменьшилась расстрельная категория. Оказалось, что число подлежащих расстрелу снизилось в 19 регионах, увеличилось в 17 и осталось неизменным в 4. Ссыльная категория уменьшилась в 22 регионах и увеличивалась в 1860. Нет оснований сомневаться в непосредственном участии Сталина в определении численности «подлежащих репрессии» по каждой категории для каждого региона. Сократить на 20 тыс. человек численность уже утвержденной Политбюро, то есть Сталиным, массы «подлежащих репрессии» мог только он сам, также как и определить их общую численность в документе, непосредственно продолжавшем директиву от 2 июля.
Подобные акты «ограничения» репрессий и насилия вообще, проводившихся по воле и прямым требованиям Сталина, всегда были в его манере. Напомним в этой связи секретную директиву Сталина «Об опасности увлечения раскулачиванием в ущерб коллективизации» от 30 января 1930 г., в один день с принятием известного постановления Политбюро о переходе к ликвидации кулацких хозяйств61. Никто о названной директиве не вспоминал, поскольку сопротивление раскулачиванию подавлялось, и Сталин смог ограничиться всего лишь осуждением «головокружения от успехов». Еще более показательна в этом отношении упоминавшаяся выше директива ЦК и СНК от 8 мая 1933 г. «О прекращении массовых выселений крестьян...», являвшаяся ответом на отказ местных властей от непосильных планов массовых выселений... Главное состоит все же не в эпизоде с сокращением отдельных цифр, и даже
2* 35

не в том, что на практике все эти цифры были перекрыты. Местный произвол имел место, но по существу своему являлся продолжением произвола центра.
Что же представляла собой «кулацкая операция» НКВД, проводившаяся по инициативе Сталина и фактически под его непосредственным руководством? Антимужицкая направленность этой операции позволяла использовать небывало грубые формы террора, предопределенные директивой от 2 июля. Административным (внесудебным) репрессиям подлежали все раскулаченные, отбывшие, как правило, пятилетние сроки в лагерях ГУЛАГ и возвратившиеся в свои родные края. В этом и состояло их «преступление» — они знали и могли сказать о том в сталинском режиме, что противоречило всем нормам человечности. Приговор каждому выносился без следствия и доказательства совершенных им преступлений.
Конечно, тройки как внесудебный карательный орган не были изобретением 1937 г. Однако права массовых расстрелов, производимых по спискам, без рассмотрения личных дел, до директивы от 2 июля 1937 г. тройки не имели. Не случайным было обращение 17 июля секретаря обкома партии из Бурято-Монголии к Сталину с просьбой разъяснения «пользуется ли... тройка... правами вынесения приговора или будет только проверять списки». Сталинский ответ был кратчайшим: «По установленной практике тройки выносят приговоры, являющиеся окончательными» (док. № 204 и 205).
При сопоставлении заявок на «лимиты», поступивших с мест с 5 по 11 июля, с «лимитами», составленными на совещаниях в НКВД, бросается в глаза странная округленность цифровых показателей. В первых заявках практически во всех случаях цифры сами по себе свидетельствовали о попытках конкретно определить численность репрессируемых. Приведем примеры: в Карелии 12 человек к расстрелу и 74 человека в ссылку, в Чувашии соответственно — 143 и 877, в Черниговской обл. — 244 и 1379, в Кировской — 368 и 510, в Ярославской - 685 и 1265, в Курской - 1798 и 2986, в Куйбышевской — 1881 и 1259, в Челябинской — 2552 и 5401, в Азово-Черномор-ском крае — 6644 и 6962 человека и т.д. (см. док. № 197—199). Выработанные или продиктованные на совещаниях лимиты были представлены совершенно иными цифрами (примеры приводятся по тем же районам и в том же порядке): 300 и 700, 300 и 1500, 300 и 1300, 500 и 1500, 750 и 1250, 1000 и 3000, 1000 и 4000, 1500 и 4500, 5000 и 8000 и т.п. (см. док. № 207). Независимо от увеличения или уменьшения «лимитов» приведенные цифры однозначно свидетельствуют об отсутствии их связи с реальными «враждебными элементами», «зачинщиками преступлений» и др. Действительность не имела значения! Задача состояла в массовых расстрелах, которые посеют страх и сами по себе заставят подчиниться и замолкнуть всех.
Подготовка самой массовой операции в сталинском терроре завершилась разработкой приказа наркома внутренних дел «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» от 30 июля 1937 г. В тот же день копия приказа, подписанная М.П.Фриновским, была передана А.Н.Поскребышеву для рассылки членам Политбюро вместе с текстом постановления Политбюро об утверждении «проекта оперативного приказа» (см. док. № 206). 31 июля решение Политбюро состоялось: тексты как приказа, так и постановления были приняты опросом без каких бы то ни было поправок. Протокол Политбюро ЦК ВКП(б) от 31 июля 1937 г. дословно воспроизводит предложенное постановление62, что освобождает нас от повторного воспроизведения текста. Иное дело приказ, текст коего после утверждения подвергся некоторой редакции, полностью сохранившей содержание, но придавшей ему форму приказа. Этот документ был подписан Н.И.Ежовым и стал «Оперативным приказом Наркома Внутренних Дел
36

Союза ССР № 00447». Первичный текст этого приказа неоднократно публиковался63. Поэтому нами этот документ дается только в окончательном виде (см. док. № 207).
Обращаясь к содержанию приказа № 00447, отметим прежде всего его деревенскую направленность, несмотря на то, что в заголовке говорится о репрессировании не только «бывших кулаков», но и «уголовников и других антисоветских элементов». Текст приказа начинается с определения слоев населения, подлежащих репрессированию: «в деревне осело значительное количество бывших кулаков, ранее репрессированных, скрывшихся от репрессий, бежавших из лагерей, ссылки и трудпоселков. Осело много в прошлом репрессированных церковников и сектантов, бывших участников антисоветских вооруженных выступлений. Остались почти нетронутыми в деревне значительные кадры политических партий (эсеров, грузмеков, дашнаков, муссаватис-тов, иттихадистов и др.), а также кадры бывших активных участников бандитских восстаний, белых карателей, репатриантов и т.п. Часть перечисленных выше элементов, уйдя из деревни в города, проникла на предприятия промышленности, транспорт и на строительства.
Кроме того, в деревне и городе до сих пор еще гнездятся значительные кадры уголовных преступников — ското- конокрадов, воров-рецидивистов, грабителей и др., отбывавших наказание, бежавших из мест заключения и скрывающихся от репрессий... все эти антисоветские элементы являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений, как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых областях промышленности» (док. № 207).
Перед органами госбезопасности ставилась задача «самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов». «Банда» оказывалась очень многочисленной — 268 950 человек, из которых подлежали расстрелу 75 950 человек, заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет — 193 000 человек. Эти цифры оценивались как «ориентировочные», что открывало возможность их увеличения, как это и случилось в действительности. Предупреждения, вроде фразы: «Какие бы то ни было самочинные увеличения цифр не допускаются», не имели реального значения. Они перечеркивались общим требованием, сформулированном в заглавном разделе приказа: «Репрессии подлежат все перечисленные выше контингента, находящиеся в данный момент в деревне — в колхозах, совхозах, сельскохозяйственных предприятиях и в городе — на промышленных и торговых предприятиях, транспорте, в советских учреждениях и на строительстве» (док. № 207). Поэтому и «самочинно», и посредством получения новых «лимитов» сверху, численность репрессируемых увеличивалась повсеместно.
Определение деятельности троек, порядков вынесения и приведения в исполнение приговоров были чудовищными. Достаточно сказать, что «приговоры по первой категории приводятся в исполнение... с обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения приговора в исполнение» (а для приговоренного и самого приговора!). Из текста приказа мы сняли перечень персонального состава троек — многочисленного и постоянно менявшегося. К тому же личные роли и судьбы местных деятелей, оказавшихся в тройках, выходят за рамки деревенской трагедии.
Приказ № 00447 определял точные даты начала операции: «во всех республиках, краях и областях» — с 5 августа, в Узбекской, Туркменской, Таджикской и Киргизской ССР — с 10 августа, в Дальневосточном и Красноярский краях, Восточно-Сибирской области — с 15 августа. В целом на проведение операции отводились 4 месяца. О ее ходе и результатах предписывалось доносить пятидневными сводками (см. док. № 207).
37

Выполнение самой массовой операции было обеспечено как мобилизацией сил, так и финансами. 1 августа Совнарком принял «совершенно секретное» постановление о выделении НКВД 75 млн руб. «на оперативные расходы» по приказу № 00447 и 10 млн руб. «авансом на организацию лагерей» (см. док. № 208).
Разработка и принятие решений с полным основанием приводит к выводу не только о непосредственном участии Сталина во всех их стадиях, но и о его фактическом авторстве и директивы Политбюро от 2 июля, и приказа № 00447. При этом записывать указания «хозяина» могли и Поскребышев, и Фриновский, и кто-нибудь еще, что не имеет никакого значения. Документы о практике и жертвах этой «кулацкой» операции покажут, что и осуществлялась она под непосредственным руководством Сталина.
Чтобы лучше понять и оценить приказ № 00447 в действии, нужно взглянуть на положение в деревне, которая в июле вступала на стадию уборки урожая и государственных хлебозаготовок. В предыдущие годы документы системы Наркомзема, хлебозаготовительных органов, партийных учреждений снизу доверху, позволяли показать и урожаи с уборочными работами, и хлебозаготовки в их методах и результатах, и даже оставшуюся в деревне часть валовых сборов... В год апогея репрессий после ареста почти всего руководства Наркомзема, собиравшего и обобщавшего сведения по названным выше вопросам, выполнять эту непростую работу было некому. Такое же положение было и в Комитете заготовок и в ЦУНХУ Госплана СССР. Поэтому мы не смогли найти обобщающие документы 1937 г. о ходе и результатах уборочных работ и заготовок. Итоговые сведения за 1937 г. пришлось собирать и обобщать другим работникам этих учреждений уже в 1938 — 1940 гг.
Природные условия 1937 г. в целом были благоприятны для сельского хозяйства. ЦУНХУ Госплана в адресованной Сталину докладной записке «О видах на урожай зерновых культур на 15 июля 1937 г.» сообщало об 11,7 ц с гектара в среднем по стране, что обещало валовой сбор в 1 200 621 000 ц (см. док. № 172). Эти данные были явно завышенными, особенно по единичным хозяйствам. 20 ноября ЦУНХУ вновь вернулось к определению урожая. По 20 районам РСФСР были внесены поправки: лишь в 2 случаях были повышены показатели для совхозов на 0,6 — 1,6 ц с 1 га, во всех остальных урожайность снижалась для колхозно-совхозного сектора на 0,2 — 0,8 ц с 1 га, а для единоличного на 0,6 — 2,9 ц с 1 га (см. док. № 364). К тому же урожай еще надо было собрать и доставить в закрома, между тем продовольственные трудности в деревне продолжались, охватывая новые районы страны. Чрезмерные государственные хлебозаготовки в неурожайном 1936 г. поставили под угрозу уборку урожая в 1937 г.
Документы о положении в деревне обнаруживают сохранявшееся противостояние власти, связанное с условиями жизни. В анонимном письме из Тверской области М.И.Калинину заявлялось: «...обижаемся на всех вас за такую сделанную дороговизну...» и предлагалось «с этого урожая с 1937 г. ...снизить все существующие цены», прежде всего на хлеб. Из хлебной Сталинградской области местное НКВД 25 июля сообщало о том, что начинавшаяся уборка зерновых культур идет замедленно и отмечена во многих районах хищением хлеба и выступлениями «кулаков и бывших белогвардейцев», которые распространяют «среди колхозников слухи о том, что после уборки отберут у них весь хлеб... Такие же «контрреволюционные проявления в ходе уборки урожая» отмечены были в Саратовской, Воронежской, Курской и Горьковской областях, Азово-Черноморском крае, в Крыму. Конечно, «кулаки и бывшие белогвардейцы» арестовывались, но настроение деревни не улучшалось (см. док. № 158, 161, 162).
38

В конце июня возобновились заявки с мест на продовольственную помощь. Постановления об оказании таковой принимались в Политбюро с подписями Сталина, Молотова, Микояна и др. по проектам постановлений, представляемым главой Комитета заготовок И.М.Клейнером. Число таких постановлений Политбюро и их объем не позволяют полностью опубликовать их в рамках нашего издания. Мы ограничиваемся первыми заявками, поступившими от Татарской АССР и Челябинской области, а также соответствующими постановлениями Политбюро. Сообщение о телеграмме обкома Татарии с просьбой о продовольственной ссуде и предложение Комитета заготовок с проектом постановления Политбюро было передано Сталину и Молотову 21 июня. Ответа не последовало до второй телеграммы из Казани, адресованной лично Сталину: «Уборка начнется через дней двадцать, наступило самое тяжелое время, ...». 5 июля Политбюро проголосовало за предоставление 200 тыс. пудов ржи в качестве продовольственной ссуды с возвратом из урожая 1937 г. (см. док. № 146 — 148). В тот же день Политбюро приняло аналогичное постановление об отпуске колхозам Челябинской области продовольственной ссуды размером в 100 тыс. пудов зерна (док. № 149— 150). В комментарии к данному блоку документов названы даты принятия постановлений и объемы помощи по всем другим регионам страны.
5 июля 1937 г. Политбюро начало принимать и более широкие постановления, направленные на облегчение положения в деревне и решение накопившихся в сельском хозяйстве проблем. Речь шла о рассрочке, а частью и о списании разных задолженностей колхозов по ссудам и налоговым платежам, снижении норм зернопоставок для колхозов, обслуживаемых МТС (и обремененных натуроплатой), при повышении этих норм для колхозов, не связанных с МТС и др. Первое из них «Вопросы Свердловской области. Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б)», а также постановления, относящиеся к «Вопросам...» Азово-Черноморского и Западно-Сибирского краев, Украины и Саратовской области включены в сборник (док. № 151 —156). Всего с 5 по 28 июля были приняты постановления по «Вопросам...» 28 областей, краев и республик64.
Размеры хлебной помощи и снижения норм зернопоставок не решали сразу продовольственных проблем в деревне. Естественно, что первое зерно из нового урожая и колхозники, и единоличники стали размалывать для непосредственного потребления, забыв и «о первой заповеди» (сдать хлеб государству), и о гарнцевом сборе с помола. В циркуляре Прокуратуры, разосланном 20 августа «всем прокурорам» сообщалось «о широком развитии тайного помола зерна» и предлагалось привлекать к ответственности по соответствующим статьям Уголовных кодексов: «За производство тайного помола зерна трудящимися ручным способом для личных потребностей...», «За расхищение гарнцевого сбора», как определялось его расходование на местные нужды, требовалось «привлекать по закону от 7 августа 1932 г.» (док. № 177).
К тому же в постановлениях по «Вопросам...» обнаруживаются существенные расхождения между «словом и делом». Объявляемое списывание с колхозов задолженности по натуроплате МТС «за прошлые годы» в Западно-Сибирском крае, например, оказалось неполным, и 25 августа по ходатайству крайкома Политбюро должно было увеличить этот показатель на 570 тыс. пудов. В одних районах постановления решали «финансовые вопросы», в других о таких вопросах и не упоминалось65. Поэтому Политбюро оказалолсь вынужденным принять 27 июля и 11 августа специальные постановления СНК и ЦК «Финансовые вопросы...» Казахской СССР, Саратовской области, Красноярского края, Восточно-Сибирской области и Башкирии66. Из этих дополнительных постановлений публикуется одно — по Саратовской облас-
39

ти (см. док. № 156), поскольку эта область оказалась раньше других под ударом репрессий.
Репрессии против деятелей партийно-советского управления областного, краевого и республиканского уровня были особым направлением сталинского террора в 1937—1938 гг. и являются самостоятельной темой для исследований. Как правило, они связывались с неполадками в местной экономике и общественной жизни. В Саратовской области разгром руководства был в основном связан с сельским хозяйством, что объясняет охват репрессиями управления вплоть до деревенского уровня. Постановление Политбюро «О руководстве Саратовского обкома ВКП(б)», написанное Сталиным и принятое 14 июля опросом, отстраняло А.Криницкого от должности первого секретаря обкома «ввиду неоднократного проявления слабости в деле руководства... и безнадежной слепоты к врагам народа, которыми... оказался окружен». Проведение этого постановления поручалось секретарю ЦК А.А.Андрееву. Больше того, на него возлагалось «руководство Саратовской организацией... до выяснения положения в организации»67. Одновременно было принято постановление «О тов. Яковлеве А.» — уполномоченного КПК по Саратовской области, снимаемого с этого поста «ввиду... непростительной слепоты в отношении врагов народа»6^. Криницкий и Яковлев отзывались в распоряжение ЦК и были арестованы по прибытии в Москву.
Можно не сомневаться в том, что принятое 27 июля решение Политбюро о предоставлении финансовой помощи саратовским колхозам было связано с появлением Андреева. Публикуемые нами телеграммы, которыми Андреев и Сталин обменялись 28 июля и 1 августа, показывают, что его деятельность состояла в расправе с «партийно-советским аппаратом». В первой из телеграмм Андреев сообщал о «дополнительном аресте» девяти ведущих деятелей системы управления и «кроме того группы работников облЗУ». «Все они» оказались активными участниками «правоцентристской организации». Далее сообщалось: «Есть десятка два крайне плохих МТС. Решили арестовать и судить директоров по двум из них... Постараемся использовать это для разоблачения правоцентристской низовки в МТС и районах». Запрашивалось разрешение судить их «как противоколхозных правотроцкистских вредителей в районе Выездной сессией облсуда, с применением к трем ее участникам... ВМН». Главное преступление заранее приговоренных к расстрелу состояло в медленности и низком качестве ремонта тракторов и комбайнов. Сталинский ответ был незамедлительным: «ЦК согласен...» (док. № 163, 164). Андреев продолжил и разгром Саратовского сельхозинститута. 1 августа в телеграмме Сталину он докладывал: «Арестованный Тулайков... и другие арестованные научные работники...» давали уже показания о «вредительстве» академиков Мейс-тера и Давида, а также «группы профессоров», «широко связанными [с] директорами МТС, агрономами и земработниками» (док. № 165). Разгром одного из ведущих научных учреждений негативно сказывался на развитии сельского хозяйства страны многие годы.
Саратовский эпизод в июле —августе являлся крупным шагом к развертыванию кампании сельских показательных процессов, которые прокатятся по всей стране осенью 1937 г., объясняя широким слоям населения причины продовольственных трудностей, нескончаемой «борьбы с кулачеством» и «врагами народа», невыполнения обещаний лучшей жизни.
Как видим, разработанная в июле 1937 г. политика «кнута» для деревни в форме «кулацкой операции», дополнялась политикой «пряника» в крестьянской среде. Дальнейшее развитие деревенских событий в 1937 г. будет связано с переплетением политики «кнута» и политики «пряника», с одной постоян-
40

ной особенностью этого сочетания: первая всегда выполнялась с превышением, а вторая — не всегда и с недосдачей.
Радикального улучшения уборочных работ тем не менее не произошло, что объясняется запоздалостью положительных мероприятий, их недостаточностью, а также усилившимся недоверием к власти. Докладная записка ЦУНХУ, представленная в СНК СССР 7 мая 1939 г., отмечала, что уборка урожая зерновых культур в 1937 г. «по основной массе районов СССР протекала более замедленно, нежели в 1936 г.», что «вследствие затяжки с уборкой и плохого ее качества во многих колхозах в 1937 г. имели место большие потери зерна», достигавшие в ряде районов «крупных размеров (до 2 —3 ц на 1 га)». Отмечались «антикомбайновые настроения, приводившие к явному саботажу комбайнов...» не только из-за плохого владения сложной техникой, но из-за ее низкого качества, необходимости «подгребать колосья» и т.д. «Тока и разгрузочные площадки должным образом не подготовлялись, хлеб выгружался на стерню, грязнился и затаптывался». Наконец, «учет зерна... поставлен был неудовлетворительно: отсутствие взвешивания зерна, определение веса зерна на глаз и дача неправильных сведений» (заниженных) (см. кн. 2).
Повсеместное стремление зерновых хозяйств к «занижению видов на урожай», определявшихся перед началом уборочных работ (на 15 июля) и служивших основой для исчислений обязательств по хлебозаготовкам и натуроплате МТС, отмечалось и документами 1937 г. Докладная записка Винницкого облУНХУ о проверке правильности оценок видов на урожай сообщала, что занижение возможного сбора зерновых с гектара колебалось в разных колхозах от 1,4 ц до 4 ц (см. док. № 169). УНХУ РСФСР зафиксировало повсеместное занижение урожаев и в совхозах, которые также нуждались в хлебе на предстоящий год (см. док. № 178). На занижение урожаев колхозами Политбюро ответило 29 июля, ужесточив порядки взимания натуроплаты за работы, выполненные МТС. Задолженности колхозов в натуроплате стали взыскиваться решением суда «независимо от суммы иска». В случаях «злостной несдачи» прокуратура обязывалась привлекать «к ответственности по суду» правления колхозов (см. док. № 167).
Очень тяжелое положение с продовольствием оказалось в Белоруссии. Командированный в Минск Яковлев 21 июля телеграфировал Сталину о том, что «большие очереди за хлебом имелись почти во всех городах и районных центрах», что нарком торговли республики Гуревич «состоял членом к/р организации и хлебные очереди организовал по ее поручению. ...Гуревич был по нашему предложению арестован». Далее сообщалось, что «колхозники многих районов лишены приусадебных участков», «фактически запрещено пасти скот в лесах», «мельницы местного значения разрушены и крестьяне вынуждены были перейти к ручному домашнему помолу» и т.д. Все названные и другие последствия сталинской аграрной политики приписывались «голодедовской фашистской банде», действовавшей «по заданию поляков» (см. док. № 160).
Однако приближался август с уже предрешенной самой массовой «кулацкой операцией» в деревне, что требовало дополнения политики «кнута» политикой «пряника». Одним из «пряников» в деревенской политике было постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об оказании помощи колхозному крестьянству Белорусской ССР и о ликвидации последствий вредительства в деле колхозного устройства» от 2 августа 1937 г. Постановление предусматривало и срочное наделение колхозников приусадебной землей, и передачу совхозных земель колхозному крестьянству, и организацию новых МТС на базе ликвидируемых совхозов, и сокращение посевных планов, и мясо- и молокопоставок, и списание ряда недоимок, и даже льготы для единоличников, вступающих в колхозы (см. док. № 170). Аналогичное постановление Совнаркома и
41

ЦК партии 10 сентября было принято по Западной области (см. док. № 300), где начиналась кампания показательных судебных процессов, прокатившаяся следом по всей стране. Отметим, что в июле по сельскому хозяйству Белоруссии и Западной области не принимались постановления Политбюро.
Общий для всех деревень страны «пряник» был дан всей деревне 2 августа: постановлением Политбюро снимались «недоимки, числящиеся за прошлые годы» по обязательным поставкам, натуроплате и семссуде по картофелю (см. док. № 171). Небольшой «пряник» деревня получила 8 сентября, когда СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли Постановление «О льготах престарелым колхозникам и единоличникам». Хозяйства престарелых и нетрудоспособных (мужчины с 60 лет, женщины с 55 лет, дети до 16 лет, калеки и инвалиды 1 и 2 групп) освобождались от уплаты налогов и поставок продуктов, если не имеют других трудоспособных членов семьи, занятых в данном хозяйстве. При этом требовалось обеспечить предоставление указанных льгот всего за 20 дней (см. док. № 181), демонстрируя заботу власти о крестьянстве.
Действительно большим «пряником», оказавшим влияние на настроения крестьян и на их отношение к происходившим событиям, явилось сокращение плана хлебозаготовок со снижением норм обязательных госпоставок для каждого района страны. Как отмечалось, непосредственная разработка норм поставок в центнерах с гектара посевной площади проводилось Комзагом и представлялось в Политбюро с подписью Клейнера. Каждое постановление принималось после подписи всеми наличными членами Политбюро, начиная с подписи «хозяина».
Общим итогом принятых решений явился государственный план хлебозаготовок из урожая 1937 г., сниженный даже по сравнению с неурожайным 1936 г. Возможности нашего издания не позволяют публиковать обширные документы о планах хлебозаготовок. Мы обратимся сразу к одной из итоговых справок Наркомзема СССР о выполнении планов обязательных поставок зерна государству колхозами и единоличниками в 1935, 1936 и 1937 гг. По СССР первоначальный годичный план в 1935 г. требовал от колхозов 799 110 тыс. пудов зерна, в засушливом 1936 г. — 735 150 тыс., а в 1937 г. — всего 586 785 тыс. пудов. При этом выполнение плана было близко к полному в 1935 г. — 798 413 тыс. пудов, естественно, неполному в 1936 г. — 651 371 тыс., и с большим превышением в 1937 г. — 671 594 тыс. пудов. Резко сократились обязательные поставки зерна единоличными хозяйствами: с 63 536 тыс. пудов в 1935 г. до 3510 тыс. пудов в 1937 г., что было связано с практическим завершением коллективизации (см. Приложение № 3).
Более обстоятельная картина хлебозаготовок, включающая не только обязательные поставки колхозов и единоличников, но и все другие каналы мобилизации хлебных ресурсов будет представлена документами 1938 — 1939 гг. Здесь же отметим, что основной разработчик июльских решений Политбюро и сниженного плана хлебозаготовок из урожая 1937 г. — И.М.Клейнер был арестован 4 августа как один из главных вредителей в сельском хозяйстве. Предъявленные обвинения не имели отношения ни к продовольственной или финансовой помощи, ни к снижению норм зернопоставок. Однако они были объявлены дважды. 7 августа СНК и ЦК приняли Постановление «О приказе Наркомзема СССР и Комитета заготовок от 3 июля 1937 г. О порядке приемки сортового зерна в кампанию 1937 — 1938 гг. и порядке складирования сортового зерна на складах Госсортфонда». В названном приказе, подписанном Черновым и Клейнером, сохранились прежние нормы приема и хранения «товарно-сортового зерна», отвечавшие условиям имевшихся в стране хранилищ. Теперь «во избежание повторения прошлой вредительской практики приемки и хранения сортового зерна» этот приказ отменялся. Наркомзем и Комзаг обя-
42

зывались «точно руководствоваться постановлениями СНК СССР от 29 и 31 июля, принятыми через месяц после отмененного приказа (см. док. № 173). Одного постановления оказалось недостаточно. 11 августа всем партийным, советским и заготовительным органам управления была разослана директива «О ликвидации последствий вредительства в Комитете заготовок при СНК СССР», в которой сообщалось, что Клейнер «разоблачен и арестован как враг народа, организовавший вредительство в области хлебозаготовок, строительства хлебных элеваторов, заготовок и хранения сортовых семян». Ставилась задача «выкорчевать все корешки и ликвидировать все последствия вредительства врага народа Клейнера...» (док. № 176). 26 ноября Клейнер был расстрелян.
Так возникло новое направление репрессий, связанное с проблемами заготовок и хранения не только сортовых семян, но и простого зерна, предназначенного для потребления. Оно окончательно оформилось в последних числах августа — начале сентября. 31 августа партийно-советскому руководству на местах вплоть до районных уполномоченных заготовительных организаций, и заведующих складами, мельницами и элеваторами была разослана директива «О борьбе с клещом». Все зернохранилища страны «в результате вредительства... оказались зараженными клещом». О том, что хлебозаготовки, начиная с 1928 г., не считались с отсутствием достаточного объема и качества хранилищ, что строительство элеваторов и выделение средств на чистку зерна не соответствовало накопленным запасам, в директиве, подписанной Сталиным и Молотовым, не говорилось. Требования «борьбы с клещом» выдвигались под угрозой привлечения «к уголовной ответственности как вредителей и врагов народа» тех, кто не добился успеха сразу. Эта угроза была подтверждена циркуляром Прокуратуры СССР, разосланной телеграфом 2 сентября и обязавшей местные прокурорские органы по «сигналам неблагополучии складах... [с] зерном немедленно производить расследование, окончанием 5-дневный срок, привлекая виновных статье 58-7... как вредителей, врагов народа, обеспечив применение судами жестких мер, вплоть расстрела...» (док. № 179 и 180). «Вредительство в хранении зерна» стало темой значительной части показательных процессов, начавшихся в сентябре, и проходивших «по норме» 2 — 3 процесса на область, край, республику. С расстрельными приговорами.
9 сентября на места был разослан циркуляр Прокуратуры СССР о расследовании дел, связанных с нарушением постановлений СНК СССР об улучшении семенного зерна и о квалификации этой категории преступлений по ст. 58-7 и ст. 109 УК РСФСР (см. док. № 182). На следующий день Политбюро приняло постановление об отмене «вредительского приказа» Наркомзе-ма от 27 марта 1936 г., снявшего с испытания ряд «ценных сортов зерновых культур». Чернову указывалось «на недопустимое нарушение им государственной и партийной дисциплины» (док. № 183). Над Черновым нависала расправа по 58 статье. Однако нарком земледелия должен был обеспечить завершение сельхозработ, что в нашей стране приходится, как известно, на октябрь. Он был арестован 7 ноября.
Между тем, с 5 августа начиналась самая массовая операция в терроре 1937 — 1938 гг. После расправы с начальниками местных УНКВД, не только выступавших против такой операции, но и не проявивших рвения в исполнении директивы от 2 июля, неизбежными были «перевыполнения планов» и в сроках, и в масштабах репрессий. 1 августа УНКВД Западной области докладывало центру не только о полной готовности к действию, но и настоятельно просило увеличить «лимиты» репрессий, установленные в приказе № 00447 по 1 категории с 5 тыс. до 6 тыс. (см. док. № 209). УНКВД по Западно-Сибирскому краю 9 августа сообщало о том, что уже «оперировано» (взято на
43

учет, арестовано?) 12 686, в том числе «кулацкого и контрреволюционного элемента — 9473, уголовников — 3213. Рассмотрено тройкой 1487... Расстреляно 1254...» (док. № 211).
В доступных нам архивных фондах мы смогли выявить далеко не все информационные сообщения с мест о ходе выполнения приказа № 00447, но все, что удалось найти, включено в издание. Именно эти документы дают представление о действительном в операции массового террора, о позициях и роли руководства — и Политбюро, и НКВД, о действиях исполнителей — местных управлений НКВД и троек. Особое внимание обращает на себя вопрос о требованиях большей части местных органов НКВД дополнительных «лимитов» на репрессии и положительная реакция верхов — лично Сталина. 28 августа Политбюро принимает, например, решение: «разрешить Оренбургскому обкому отнести к 1 категории репрессированных 3500 чел.» (док. № 224). По предыдущему «лимиту» для Оренбуржья в 1 категории значилось 1500 человек. Отметим в этом ряду документов и телеграмму Сталину и Ежову от Микояна, Маленкова и Литвина 22 сентября из Еревана, в которой содержалась просьба «разрешить расстрелять 700 чел. дашнаков и прочих антисоветских элементов», так как «разрешение, данное на 500 чел. 1 категории, уже исчерпывается». Решение Политбюро было «щедрым»: Армении разрешалось «увеличить количество репрессированных по 1 категории на 1500 чел.» (док. № 250, 251).
Заявки местных управлений НКВД и обкомов партии на предоставление дополнительных «лимитов» на расстрелы и высылки в каторжные лагеря, с одной стороны, и удовлетворение этих заявок постановлениями Политбюро, то есть Сталиным, с другой стороны, оставались главным содержанием документов об осуществлении приказа № 00447 до конца года. (И будут продолжены зимой и весной 1938 г.) В отдельных случаях документы на увеличение «лимитов» подписывались Ежовым (см. док. № 257 и 283), что, конечно, отражало укрепление его положения с избранием 12 октября по предложению Сталина пленумом ЦК кандидатом в члены Политбюро69. Однако в целом вся операция до конца декабря проходила, как свидетельствуют публикуемые документы, под личным контролем Сталина и отражала его цели и средства их достижения.
Центр не смог сразу добиться от местных учреждений НКВД только одного — пятидневных телеграфных сообщений о ходе операции и ее результатов. Раздраженная телеграмма по этому поводу, разосланная Ежовым 24 августа (см. док. № 221), не изменила ситуации. Однако имелась издавна налаженная система статистической отчетности в виде единых по структуре и форме представляемых в установленные сроки таблиц. Мы не можем обращаться к огромному по объему табличному материалу, например, в виде «Сведений о количестве арестованных и осужденных по УНКВД [НКВД] ...области [края, республики] за время с... по...». Для примера публикуются статсводки Западно-Сибирского УНКВД «по массовым операциям» на 4 —5 октября (см. док. № 262, 264). Когда-нибудь будут проведены исследования таких таблиц по всем районам страны. В рамках данного издания приходится ограничиться сводными таблицами о ходе выполнения приказа № 00447, составлявшихся на определенные даты по всем административным районам и по стране в целом. В совокупности эти таблицы позволяют получить итоговые данные в динамике.
Публикуемые в составе документов 1937 г. сводные таблицы содержат сведения на 15 августа, 30 сентября и на 1 января 1938 г. (точнее — на 31 декабря 1937 г.). В их содержании прежде всего обращает на себя внимание графа «Утверждено», в которой приводятся цифры так называемых лимитов на со-
44

ответствующую дату. В таблице на 15 августа в этих графах, естественно, воспроизводятся данные приказа № 00447 по всем регионам и по стране: 258 950 чел. всего, включая 65 950 по 1 категории (без 10 000 лагерных зэков, как можно полагать, из-за продолжавшихся в августе работ) и 193 000 по 2 категории (док. № 215). В графе «Утверждено» таблицы на 30 сентября названы уже цифры, превышавшие «лимиты» приказа: 292 561 чел. всего, 98 161 по 1 категории и 194 400 по 2. В состав рассматриваемых были включены 8500 лагерных зэков (см. док. № 258), однако и с вычетом этой цифры первоначальный «лимит» по 1 категории был превышен на 23 711 человек. По данным таблицы на 1 января 1938 г., общий «лимит» поднялся до 573 541 человека, расстрельный — до 251 664, превысив первоначальный в 3,3 раза, и ссыльно-каторжный — до 321 877, увеличенный в 1,7 раза (док. № 285). С самого начала «лимиты» приказа № 00447 не имели реального значения. Численность «подлежащих репрессии» увеличивалась Сталиным практически безгранично.
Сводные таблицы содержат отчетные сведения и об осуществлении «кулацкой операции» в соответствии с растущими «лимитами». Во втором и третьем разделах приводятся данные о численности арестованных и осужденных (приговоренных тройками) по всем административно-территориальным регионам и по стране в целом. Сведения в таблице на 15 августа были еще неполными, тем не менее за первые десять дней выполнения приказа № 00447 уже было арестовано 100 990 чел., то есть почти по И тыс. в день. Тройки успели приговорить 14 305 чел., в том числе 9766 чел. по 1 категории и 4539 чел. по 2 (док. № 215). Преобладание расстрелов в приговорах троек сохранилось и в отчетности на 30 сентября, когда численность арестованных достигла 248 244 чел., из которых были уже приговорены 143 339 чел., в том числе к расстрелу — 83 600 чел., то есть уже больше, чем намечалось 30 июля (док. № 258). За неполные два месяца выполнение приказа по численности репрессированных было близко к завершению. По документам октября—декабря мы видим значительное увеличение «лимитов» решениями Политбюро 20 октября и 25 — 28 ноября. Может быть, наиболее чудовищным было решение об удовлетворении «заявки» УНКВД Красноярского края. По разнарядке приказа № 00447 там подлежали расстрелу 750 человек. 20 октября на Политбюро было принято решение, сформулированное в собственноручной записке Сталина с подписями его и Молотова: «Дать дополнительно Красноярскому краю 6000 чел. лимита по 1 категории» (док. № 266). В комментариях к документам этого времени сообщается о телеграмме НКВД всем УНКВД от 3 ноября с выражением недовольства «слабым» ходом операции, продлении ее срока до 10 декабря (см. примечание № 73). Последующими решениями Политбюро работа троек была продлена до 1 января и представлении итоговых докладов к 15 января 1938 г.
Итоговая для 1937 г. сводная таблица на 1 января 1938 г. сообщала об аресте 555 641 чел., из коих 553 362 чел. прошли через тройки, что вдвое превышало первоначальный лимит. Приговоренными к расстрелу насчитывалось уже 239 252 чел., а к ссылке 314 110 чел. (док. № 285). Приведенные сведения со всей определенностью свидетельствуют о том, что «кулацкая операция» с самого начала приняла характер массового кровавого террора.
Несомненной ценностью сводных таблиц являются сведения о составе репрессированных по обвинительным разрядам: «бывшие кулаки», «уголовники» и «другой контрреволюционный элемент». Наличие этих сведений по отдельным административно-территориальным районам и в целом по стране дает большой материал для анализа социально-политической направленности и последствий массового террора. Мы ограничимся здесь итоговыми данными за
45

1937 г. Среди 553 362 чел. осужденных по приказу № 00447 оказалось 243 712 «бывших кулаков», 111 993 «уголовников» и 158 830 «другого элемента». В составе приговоренных к расстрелу 239 252 чел. преобладали «бывшие кулаки» — 105 124 чел. Численность «другого к/р элемента» в этой категории осужденных составила 83 591 чел., численность «уголовников» — 36 063 чел., без определения разряда оставалось 19 828 чел. В приведенные данные не были включены 18 530 чел. приговоренных к расстрелу «по к/р организации РОВС» (Российское общество военнослужащих), судьба которых решалась теми же тройками (см. док. № 285). В сводных таблицах по приказу № 00447 не включались графы об исполнении приговоров, хотя в местных сводках такие данные имелись. Знакомство с ними (см. док. № 262—264) приводит к выводу о том, что приговоры приводились в исполнение в течение нескольких дней, что исключало возможность пересмотров приговоров и помилований.
Дальнейшее развитие операции по приказу № 00447, ее общие результаты и следствия раскрываются документами 1938 г. и, соответственно, их характеристика будет дана во второй части вводной статьи, открывающей 2 книгу 5 тома настоящего издания.
К числу самых крупных и сложных тематических комплексов документов 1937 г. относятся также материалы показательных судебных процессов, волной прокатившихся по сельским районам страны в августе —ноябре. Сложность и важность темы, ее слабое отражение в российской литературе побудили Главную редакцию издания выделить введение к показательным судебным процессам в самостоятельную статью Р.Маннинг, много сделавшей для исследования этой проблемы. Это позволяет в статье ограничиться краткой характеристикой состава публикуемых документов.
Исходной являлась сталинская директива от 3 августа 1937 г., потребовавшая проведения «в каждой области по районам по 2 — 3 открытых показательных процесса над врагами народа» — от районного руководства до работников МТС, которым не удавался быстрый ремонт не очень качественной техники. Крестьянское недовольство сталинской политикой было несомненным и показательные процессы должны были переадресовать это недовольство на исполнителей политики и даже мобилизовать колхозников «на борьбу с вредительством и его носителями» (док. № 286, 287 и др.). Методы подготовки признательного поведения подсудимых были отработаны. Поэтому уже 16 августа из Саратова, например, сообщалось: «Все арестованные признались во вредительской деятельности» (док. № 288).
В комплексе публикуемых ниже документов конкретных показательных процессов особое значение принадлежит материалам судилища в Андреевском районе Смоленской области, проходившего с 26 августа по 7 сентября и отмеченного заменой первоначального тюремно-лагерного приговора расстрель-ным, наличием сталинских телеграмм с требованиями расстрелов и специального постановления ЦК и СНК о льготах для колхозов и колхозников, напрасных обращений осужденных с требованиями о пересмотре приговоров в Верховный суд и просьб о помиловании в Верховный Совет, а от их жен даже к Сталину, наконец, сообщений о приведении приговоров в исполнение (см. док. № 291-314).
Материалы Андреевского процесса имеют особую ценность для понимания всей системы показательных процессов 1937 — 1938 гг. — их террористического характера и беззакония. Изначальная установка сталинских директив на осуждение вплоть до расстрелов невиновных людей, требовала от судебных органов полного пренебрежения даже теми остатками норм Уголовно-процессуального кодекса, которые еще сохранялись в редакции 1935 — 1938 гг. Ак-
46

тивное обращение всех подсудимых в андреевском процессе с протестами против нарушения этих норм и с кассационными жалобами в высшие инстанции заставили Вышинского обратиться с «Вопросом» в Политбюро. 11 сентября ответ был дан и состоял он в расширении беззакония при «рассмотрении в судах дел о вредительстве и диверсиях»: предписывалось, во-первых, обвинительные заключения вручать подсудимым «за одни сутки до рассмотрения дела в суде», что исключало возможность достаточной подготовки опровержения обвинений; во-вторых, «не допускать» кассационных обжалований по этим делам; в-третьих, приговоры о расстреле «приводить в исполнение немедленно по отклонении ходатайств о помиловании» (док. № 327). Через три дня ЦИК СССР принял постановление «О внесеннии изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик» (см. комментарий № 90). Как видим, и в показательных процессах суд становился органом беззакония и кровавого террора, подобным «особым тройкам» по осуществлению приказа № 00447.
В это полностью подтверждается материалами судебного процесса 18 — 21 сентября в Северном районе Новосибирской области, которому предшествовал донос второго секретаря райкома на первого и на все районное руководство в целом (см. док. № 290), а его значению было посвящено письмо Эйхе Сталину, в котором обращалось внимание на «контрреволюционные действия в области животноводства» (док. Л£ 339 и 345). Проявленные инициативы и активное участие в проведении репрессий, наверное, сыграли свою роль в скором назначении Эйхе наркомом земледелия СССР. В извлечениях из газетных публикаций даются также материалы показательных судов в Алешков-ском районе Воронежской области 30 августа — 6 сентября, в Базковском районе Азово-Черноморского края 10—12 сентября, в Вешкаймском районе Куйбышевской (ныне Ульяновской) области 27 сентября — 2 октября (док. № 317-321, 322-324, 336).
Названные выше документальные материалы политических процессов в сельских районах страны убедительно демонстрируют превращение исполнения строжайше обязательной политики верхов «в преступления троцкистско-бухаринской шпионо-диверсионно-вредительской контрреволюционной организации». В 1957 — 1958 гг. практически все осужденные на районных судебных процессах были реабилитированы.
Однако районные показательные процессы не ограничивались рамками большой деревенской политики. Очень скоро они стали использоваться и для «наведения порядка» в особенно трудных звеньях хозяйственной организации. 10 сентября на места была разослана директива Сталина и Молотова о проведении «по области, краю от двух до трех показательных судов над вредителями по хранению зерна» с расстрельными приговорами (док. № 326). Уже 20 сентября Вышинский докладывал Сталину и Молотову, что «в производстве органов прокураторы» находится 170 дел, что «часть этих дел уже рассмотрена судами», причем 41 человек приговорен к ВМН, а «в отношении 26 чел.» приговоры приведены в исполнение (док. № 333). 25 сентября Политбюро принимает предложение «о применении расстрела к шести участникам к/р вредительской троцкистской (!) группы на Родничковском элеваторе» в Саратовской области. Через три дня Политбюро утверждает решение о расстреле семи участников вредительства на Балашовском элеваторе (см. док. № 335 и 337). Справка НКВД «о состоянии хранения зерна» по зерновым районам страны, датированная 22 октября, дает представление и о порче зерна, и об арестах работников заготовительных органов, и о судах. На Украине, например, к этому времени было арестовано 706 чел., состоялось
47

24 процесса, «осуждено... — 85 чел., из них 45 к расстрелу» (док. № 347). На этом, разумеется, ни порча зерна, ни суды не закончились.
2 октября 1937 г. Сталиным и Молотовым была принята директива «о вредительстве и показательных процессах в области животноводства». Утверждалось, что «за последний год, в результате вредительства... колхозники лишились сотен тысяч крупного рогатого скота и лошадей, не говоря уже о гибели личного скота». В каком-то странном ажиотаже выдвигалось требование «организовать по каждой республике, краю и области от 3 до б открытых показательных процессов с привлечением крестьянских масс и широким оповещением в местной печати» (док. № 340). На передний план в проведении показательных процессов выдвинулись, естественно, Казахстан и другие районы со значительным животноводством — Оренбуржье, Западная Сибирь, Урал (см. док. № 341, 345, 346, 348, 350 и др.).
По характеру и содержанию документы о процессах по животноводству не отличаются от аналогичных документов по зерну. И это вполне объясняет соединение в докладной записке итогов «борьбы с вредительством в системе За-готзерно и в области животноводства», представленной Вышинским Сталину и Молотову. По сведениям на 10 декабря, и «по зерну», и «по животноводству» было «привлечено к уголовной ответственности» — 5612 чел., осуждено к расстрелу — 1955 чел. Приговор приведен к исполнению «в отношении 1044 чел., осужденных к ВМН» (док. № 356).
Обращает на себя внимание отсутствие сведений о числе жертв главных показательных процессов — политических, начатых на месяц раньше, нежели процессы «по зерну» и на два месяца — нежели процессы «по животноводству». К тому же и число осужденных на политических процессах было больше, а приговоры более жестокими. Возможно, что осужденные на политических показательных процессах включались в число жертв по приказу № 00447 в качестве «контрреволюционных элементов». Это предположение может быть подтверждено или отвергнуто лишь при исследовании материалов конкретных показательных процессов в тех областных, краевых и республиканских архивов, где сохранились документы как показательных процессов, так и «троек», решавших судьбу жертв приказа № 00447.
Завершает данную книгу небольшой блок документов «Деревня в октябре—декабре 1937 г.». Центральными среди них являются спецсообщения НКВД о фактах негативного с точки зрения власти поведения сельского населения на выборах в Верховный Совет СССР, впервые проводимых как всеобщих и свободных с тайным голосованием. Отмечены случаи выступлений на собраниях и даже голосований колхозников против выдвижения и избрания Сталина, Молотова и других членов Политбюро. Эти случаи завершались арестами (см. док. № 360 и др.).
Репрессии отнюдь не улучшили ситуацию ни в настроениях деревни, ни в состоянии сельскохозяйственного производства (см. док. № 367, 368, 370 и др.). Напротив, во многом ухудшили и то, и другое. 1938 — 1939 годы это подтвердят в полной мере.
1 См.: Манниш Р. Массовая операция против «кулаков и преступных элементов» — апогей
Великой Чистки на Смоленщине // Сталинизм в российской провинции. Смоленские архивные
документы в прочтении зарубежных и российских историков. Смоленск, 1999. С. 230 — 254, Jan-
sen М., Petrov N. Stalin's Loyal Executioner People's Commissar Nikolai Ezhov. 1895—1940. Stan
ford, 2002 P. 103-104; и др
2 Binner R., lunge M., Martin T. The Great Terror in the Provinces of the USSR 1937-1938.
A Cooperative Bibliography. Составители и редакторы данного тома выражают признательность
авторам названной библиографии, предоставивших рукопись столь важной работы.
48

3 См Материалы февральско мартовского пленума 1937 г // Вопросы истории 1992
(МЬ 4-5) - 1995 (№ 5-6), Stalinist Terror New Perspectives Cambridge, 1993, Адамушка У
Палггычныя рэпрэсп 20—50-ых гадоу на Белоруа Мшск, 1994, Массовые репрессии оправданы
быть не могут // Источник 1995 N» 1, Khlevnyuk О The Objectives of the Great Terror, 1937 —
1938 // Soviet History 1917-1953 London, 1995 P 158-176, Роговин В 3 1937 M , 1996,
Маннинг Р Вельский район 1937 год Смоленск, 1998, Советское руководство Переписка
1928-1941 М , 1999, Getty J A , Naumov О V The Road to Terror Stalin and Self Destruction
of the Bolsheviks 1932 — 1939 N Y , 1999, Решения особых троек приводить в исполнение немед
ленно // Источник 1999 № 5, Степанов А Ф Расстрел по лимиту Из истории политических
репрессий в ТАССР в годы «ежовщины» Казань, 1999, Власть и общество в СССР политика
репрессий (20 —40-е гг ) Сб статей М , 1999, Сталинизм в российской провинции Смоленские
архивные документы в прочтении зарубежных и российских историков Сб статей Смоленск,
1999, ГУЛАГ (Главное управление лагерей) 1917 — 1960 Сб документов М , 2000, Фицпат
рик Ш Сталинские крестьяне Социальная история Советской России в 30 е годы деревня М ,
2001, Getty J A «Excesses are not permitted» Mass Terror and Stalinist Governance in the Late
1930s // The Russian Rewiew Vol 61 № 1 2002, Полггичний терор I тероризм в Украш1
XIX — XX ст 1сторичн1 написи Kiee 2002, Jansen M , Petrov N Stalins's Loyal Executioner Peo
pie's Commissar Nikolai Ezhov 1895-1940 Stanford, 2002, Nicolas W Repenser la «Grand Ter
reur» L'U R S S des annees trente // Le Debat Novembre decembre 2002 N° 122 Pans, и др
4 Население России в XX веке Исторические очерки Т 1 1990-1939 М , 2000 С 277
5 Центральный архив Федеральной службы безопасности Российской Федерации (далее —
ЦА ФСБ РФ) Ф 2 Оп 9 Д 79 Л 2-3
6 ЦА ФСБ РФ Ф 2 Оп 8 Д 41 Л 311-321
7 См Бухарин Н И Новые задачи в области нашей крестьянской политики // Правда
1925 24 апреля, Бухарин Н И Избранные произведения М, 1988 С 137 — 138
8 Российский государственный архив социально политической истории (далее — РГАСПИ)
Ф 558 Оп 11 Д 708 Л 84-122
9Там же Л 115-116
10 Архив Президента Российской Федерации (далее — АПРФ) Ф 45 Оп 1 Д 71 Л 2 —
4об
11 Там же Л 2-3
и АПРФ Ф 45 Оп 1 Д 71 Л 6, РГАСПИ Ф 17 Оп 162 Д 5 Л 35
13 Трагедия советской деревни Коллективизация и раскулачивание Документы и материалы
1927-1939 В 5 т Т 1 Май 1927 - ноябрь 1929 М , 1999 С 77-82
14 Там же
15 АПРФ Ф 45 Оп 1 Д 71 Л 22
16 Там же Л 18
17 Там же Л И
18Там же Л 13-14
19 Там же Л 25
20 ЦА ФСБ РФ Ф 66 Оп 1 Д 174 Л 224
21 РГАСПИ Ф 17 Оп 162 Д 5 Л 63-64
22 Сталин И В Соч Т 9 М , 1948 С 322
23 ЦА ФСБ РФ Ф 2 Оп 5 Д 383 Л 92
24 АПРФ Ф 45 Оп 1 Д 120 Л 47
25 См Трагедия советской деревни Т 1 С 231
26 См «Как ломали нэп» Стенограммы пленумов ЦК ВКП(6) 1928-1929 Т 1 М , 2000
С 156-332, 325-332
27 См Вопросы Советского государства и права Сб статей М , 1957 С 290, 40 лет совет
ского права М , 1957 Т I С 605, М , 1957 ТИС 485-583 и др
28 См Трагедия советской деревни Т 1 С 714
29 Там же С 742-744
30 ЦА ФСБ РФ Ф 2 Оп 9 Д 20 Л 111-123
49

J1 ЦА ФСБ РФ Ф 2 On 8 Д 329 Л 252 33 Население России в XX веке Т 1 С 279 м Там же
35 Трагедия советской деревни Т 4 М , 2002 С 800-804,829-833,840-844,913-914
36 Сталинское политбюро в 30-е годы Сб документов М , 1995 С 148
37 Трагедия советской деревни Т 4 С 848 — 911
38 РГАСПИ Ф 17 Оп 3 Д 984 Л 5-7,40
39 Там же Д 2099 Л 20-21
40 См Исторический архив 1994 №6,1995 № 2 — 6, Хлевнкж О В Политбюро Механиз
мы политической власти в 1930-е годы М , 1996 С 208, 289-291
41 Сталинское политбюро в 30-е iоды С 149—150
42 Там же С 148
43 Цит по Доклад И В Сталина на пленуме ЦК 3 марта 1937 i // Сталин И В Соч Т 14
М , 1997 С 153
44РГАСПИ Ф 17 Оп 3 Д 2097 Л 1 45 Вопросы истории 1992 Я» 4-5 С 3-24 4(1 Там же 1994 № 8 С 18, № 10 С 21
47 См там же 1994 № 10 С 15 ЦА ФСБ РФ Ф i On 4 Д 20 Л 40-41
48 Сталин И В Соч Т 14 М 1997 С 151, 175-176
49 Сталинское политбюро в 30 е годы С 55
50РГАСПИ Ф 17 Оп 163 Д 1173 Л 72
51 См XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б) 10 — 21 марта 1939 г Сгено графический отчет М, 1939 С 108-110
152 ЦА ФСБ РФ Ф 3 Оп 4 Д 16 Л 2
53 См Репрессии против поляков и польских граждан М , 1997, Репрессии против россий ских немцев Наказанный народ М , 1999
54АПРФ Ф 3 Оп 5 Д 576 Л 19-22 55РГАСПИ Ф 17 Оп 163 Д 1156 Л 21-23
56 См Петров Н В , Скоркин К В Кто руководил НКВД 1934-1941 Справочник М,
1999 С 81, 94-95, 110-111, 204, 210, 225, 364, 367, 373-374, 387-388, 398, 434, Трагедия
советской деревни Т 3 С 933
57 См Шрейдер М НКВД изнутри Записки чекиста М , 1995 С 41—42, Jansen M,
Petrov N Op cit P 82-86
58 Jansen M, Petrov N Op cit P 84-85
59 РГАСПИ Ф 17 On 163 Д 1157 Л 57, См также Ф 17 On 3 Д 2103 Л 41-42
60 См Getty J «Excesses are not permitted» Mass Terror and Stalinist Governance in the Late
1930s //The Russian Rewiew Vol 61 2002 № 1 P 127-128
61 Трагедия советской деревни Т 2 С 131
62 См РГАСПИ Ф 17 Оп 162 Д 21 Л 116-117
63 См Труд 1992 4 июня, Московские новости 1992 >f> 25, Getty J , Naumov О V The
Road to Terror P 473-480 и др
64 Политбюро ЦК ВКП(б) Повестки дня заседаний Т II 1930-1939 Каталог М , 2001
С 878-880, 882, 884, 885
65См РГАСПИ Ф 17 Оп 163 Д 1155 Л 85,98, 102, 121, 125-126, Д 1156 Л 12-20, Д 1157 Л 27-30, 34, Д 1158 Л 62,73-81
66 Политбюро ЦК ВКП(б) Повестки дня заседаний Т II С 885
67 РГАСПИ Ф 17 Оп 163 Д 1156 Л 69-71
68 Там же Л 72
69 См Сталинское политбюро в 30-е годы С 157—159

Роберта Т.Маннинг
ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕАТР.
Районные показательные суды 1937 г. и массовые операции
Показательные судебные процессы, получившие соответствующую оценку в печати, продолжают привлекать живой интерес ученых. Новейшие исследования показывают, что показательные процессы как общенационального, так и местного масштаба, составляли неотъемлемую часть политического процесса в СССР, начиная от шахтинского дела 1928 г. и заканчивая последним московским процессом по делу Бухарина — Рыкова в 1938 г.1 В тот период показательные процессы разражались периодически и распространялись от центра к окраинам. В них находили свое отражение и преломление труднейшие времена для страны: кризис хлебозаготовок 1927 — 1929 гг., голод 1931 — 1933 гг., драма «Великой чистки» 1936—1938 гг. Внимательное изучение этих судебных процессов многое дает для понимания советского общества, процессов в политическом руководстве, отношений центра с регионами в довоенный период сталинской поры. Пик числа процессов районного и областного масштаба приходится на вторую половину 1937 г., в особенности на сентябрь—ноябрь, когда «чистки» приобрели невиданный размах.
Ш.Фитцпатрик в статье, открывающей тему2, высказывает предположение, что местные показательные процессы 1937 г., главным образом, представляли собою политический театр, советский вариант средневекового «карнавала». Она полагает, что крестьяне, терпевшие всяческие притеснения со стороны местных чиновников, благодаря этим процессам могли почувствовать себя «калифом на час», мстительно наблюдая со свидетельского места своих прежних угнетателей на скамье подсудимых*. Однако театральное действо опасно принимать за чистую монету. Театр это прежде всего игра, и многое из того, что действительно важно, происходит за кулисами и, как мы сможем убедиться, недоступно взору публики.
В 1937 г. районные показательные процессы проходят в своем развитии две отчетливо видимые фазы, на которых эти суды подчинены различным политическим целям.
Первая фаза: районные показательные процессы 1937 года
Первую фазу открывает показательный процесс в Лепельском районе Белоруссии в марте 1937 г., когда судили работников сельского совета за нарушения при сборе налогов и незаконную конфискацию крестьянской собственности на местах3. Аналогичные процессы последовали в Ширяевском районе Одесской области Украины в июне 1937 г.4, Новоминском районе Ростовской
Эти провинциальные показательные процессы долгое время оставались вне поля зрения исследователей. Положение изменилось, когда Ш.Фитцпатрик своей новаторской статьей привлекла внимание специалистов к этим важным событиям.
51

области5, Демидовском районе Западной области6 и Даниловском районе Ярославской области7 — в июле. В этот период показательные суды были редки, и привлекались к ним в основном работники сельсоветов и колхозные руководители. Но со временем среди попадавших под суд возрастала доля районного руководства. Обвинения следовали в злоупотреблении властью, в перегибах и беззакониях при сборе налогов и поставок с крестьян, наложении незаконных штрафов, нарушении колхозного устава и злонамеренном разложении колхозов против желания их членов.
Нередко против представителей местной власти свидетельствовали крестьяне-частники, которые принуждались ко вступлению в колхоз. Под судом оказывалось местное руководство, проводившее такую политику под давлением свыше для поднятия процента коллективизации и укрупнения слишком мелких колхозов. Процессы проходили в импровизированных залах суда, которыми на время становились театры и рабочие клубы, в присутствии обиженных крестьян, свидетельствовавших против бывших своих притеснителей, что потом подробно цитировала местная печать. Ответчики признавались виновными в превышении власти и приговаривались к «лишению свободы» сроком от шести месяцев до десяти лет — относительно мягкое наказание в сравнении с теми вердиктами, которые вскоре стали выносить суды.
Показательные процессы на местах в марте —июле 1937 г. не столько связаны с поднимающейся волной чисток, сколько с кампанией середины 30-х годов по определению и защите крестьянских прав в рамках Примерного устава сельхозартели 1935 г. и Конституции 1937 г.8 Социалистическая законность, основанная на праве, колхозный устав и новая Конституция должны были прийти на смену угрозам, физическим и словесным унижениям, штрафам, конфискации собственности, арестам, преследованиям и массовым депортациям, которые характеризовали отношения режима с крестьянством в период коллективизации и великого голода. Путем проведения более сдержанной политики в деревне советская власть здесь сумела смягчить режим, по крайней мере временно, сделать его менее репрессивным. Аресты были свернуты в середине 30-х годов9, в особенности на время уборочных и заготовительных кампаний. В 1935 — 1938 гг. по всей стране прокуроры, действуя в соответствии с предписаниями Политбюро, поднимали и пересматривали дела сотен и тысяч колхозников, неправильно осужденных за неполитические преступления, равно как и осужденных по грозному закону от 2 августа 1932 г. за «расхищение» социалистической собственности. Интересно, что советские прокуроры настаивали на немедленном освобождении оправданных, в то время как советские тюрьмы и лагеря пополнялись жертвами больших чисток, а Генеральный прокурор Вышинский председательствовал на зловещих московских показательных процессах над старыми большевиками*.
Вторая фаза: районные показательные суды и массовые операции
А вот районные показательные суды августа, сентября и октября 1937 г., продолжавшиеся и в 1938 г. в убывающем количестве, имели под собой иную
К 15 апрелю 1936 г. только в одной РСФСР было пересмотрено 395 358 приговоров. Пересмотр этих дел не прекращался, но продолжался до конца 1938 г., пополняясь за счет дел колхозников и сельских активистов, которые были незаконно осуждены в 1937 г'. В целом по стране почти половина, а в некоторых областях до двух третей колхозников и сельских активистов, осужденных в 1934 — 1936 гг., дождались пересмотра своих приговоров и были освобождены из советских тюрем, лагерей, трудовых колоний, возвращены из ссылки Однако даже 30 декабря 1938 г. НКВД и администрация ГУЛАГ все еще отказывалась освободить 14 793 из этих амнис-
тированных заключенных1'1.
52

основу: популизм процессов предыдущей фазы давал возможность расширить масштабы чисток. Теперь ответчикам на показательных процессах вменялось более серьезное нарушение законности, их деяния начинали квалифицироваться по статье 58 УК, предусматривающей ответственность за «контрреволюционные преступления». Наиболее часто применялись к подсудимым пункты статьи 7 и 11, охватывающие вредительско-диверсионную деятельность и участие в контрреволюционных организациях. Началось навешивание политических ярлыков, и подсудимые клеймились в прессе и фигурировали в судебных протоколах как «правотроцкисты». Самым популярным обвинением на показательных процессах стало участие в подпольных вредительских организациях, которые, по словам некоторых прокуроров, готовились больно ударить по СССР в случае войны. Несколько человек было даже осуждено за шпионаж в пользу не называемых «иностранных сил», как например, на процессе в Северном районе Новосибирской области11. Основные фигуранты по делам наиболее громких процессов, за редким исключением, были членами высшего районного руководства, секретарями райкомов партии.
В соответствии с директивой И.В.Сталина от 3 августа 1937 г. стала разворачиваться новая волна показательных судебных процессов. Сталин подчеркивал, что вредительство разрушает колхозную экономику и настраивает колхозников против советской власти. Он объявил, что предпринимаемые усилия по борьбе с вредительством неэффективны, поскольку ликвидация вредителей проводится НКВД секретно, и колхозники не мобилизуются на борьбу против вредительства и вредителей. Он предложил организовать в каждой области по 2 — 3 показательных процесса над врагами народа и вредителями в сельском хозяйстве, проникшими в районные партийные, советские и земельные органы, чтобы мобилизовать колхозников на дело «разгрома и выкорчевывания* вредителей в сельском хозяйстве»12. Сталин даже указал, какие категории работников должны фигурировать в качестве обвиняемых на этих процессах: «работники МТС и райкомземов, председатели райисполкомов и секретари райкомов»13, настаивая, чтобы процессы «широко» освещались в печати. За сталинской директивой последовало несколько сотен показательных процессов на местах в 1937 — 1938 гг., львиная доля которых приходится на сентябрь — октябрь 1937 г.
Что же это за работа по «разгрому и выкорчевыванию врагов народа в сельском хозяйстве», о которой писал Сталин? В чем была суть и цель этих судов? Под работой по «разгрому и выкорчевыванию врагов народа в сельском хозяйстве» Сталин подразумевал аресты и осуждение «вредителей в сельском хозяйстве», которые проводились как массовая операция НКВД № 00447. Данная операция была санкционирована Политбюро 2 июля и во многим местах ее начали осуществлять, даже не ожидая формальной даты начала 5 августа**. Под массовыми операциями подразумевались кампании массовых арестов, направленные против определенных категорий советских
Слово «выкорчевывание» в окончательном тексте Сталин все же вычеркнул — за ним крылись беспредельные произвол и жестокость.
** Для подтверждения того, что массовая операция № 00447 осуществлялась до того как предписывалось ее начинать см. письмо от 1 августа 1937 г. начальника НКВД Западной области Карутского Ежову, а также письмо секретаря Западного обкома партии Коротченкова Сталину с просьбой увеличить лимиты для Западной области. В документах ясно сказано, что к тому времени, когда Ежов издавал распоряжения по выполнению операции № 00447, в тюрьмах Западной области уже содержалось вдвое больше заключенных первой категории. Заключенные первой категории подлежали смертной казни14.
53

граждан, чьи дела рассматривали специальные суды-тройки в отсутствие обвиняемых, и решение их не подлежало пересмотру15.
Операция НКВД № 00447 была направлена против «кулаков и преступников», которые были осуждены к лишению свободы или высылке ранее и теперь вернулись в родные места. Согласно постановлению Политбюро от 2 июля, подписанному Сталиным, эти граждане являлись главными подстрекателями ко всякого рода антисоветской деятельности, к вредительству в колхозах и совхозах, на транспорте и в некоторых отраслях промышленности. Областным и республиканским секретарям партийных комитетов и начальникам НКВД было дано «пять дней», чтобы составить списки «всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников» и представить их в ЦК вместе с именами членов троек и предлагаемым числом арестованных и осужденных16. 30 июля глава НКВД Н.И.Ежов подписал документы о порядке проведения этой кампании массовых арестов. Эти распоряжения значительно расширяли категорию населения, подлежащую репрессированию, включив в нее широкие слои от бывших членов антисоветских политических партий и бывших полицейских до скотокрадов и жуликов. Ежов также четко по областям установил сколько людей подлежало аресту и казни. В целом по стране цифра составляла 250 450 подлежащих аресту, из которых 72 950 предлагалось приговорить к высшей мере социальной защиты.
Хотя ежовские цифры обозначались как «лимиты», местные секретари парткомов и начальники НКВД имели право просить у Ежова и Политбюро увеличения лимитов, и многие делали это неоднократно в ходе кампании арестов. В результате эта полицейская операция, изначально задуманная на четыре месяца, фактически длилась четырнадцать месяцев (впрочем, по нисходящей). В конечном итоге в ходе данной операции, самой масштабной из массовых операций, предельные установки на аресты и судебные расправы были превзойдены в несколько раз. К 17 ноября 1938 г., когда советское руководство приняло решение о прекращении массовой операции, по приказу № 00447 было осуществлено 699 929 арестов и 376 206 смертных приговоров. Это составило почти половину арестов, произведенных в СССР в 1936-1938 гг. (1 420 711), и более половины смертных казней (678 407)17. Более четырех пятых (83,6%) арестов и казней в ходе данной операции было произведено между 5 августа и 31 декабря 1937 г., т.е. в период, когда весьма широко осуществлялись районные показательные процессы18.
Второй раунд районных показательных процессов увязал воедино две важнейшие составляющие больших чисток, хотя некоторые исследователи считают их никак не связанными друг с другом19. Это чистка областного партийного аппарата, которая теперь захлестнула и районы, и первая грозная массовая операция НКВД № 00477, известная среди служащих НКВД как «кулацкая операция». Однако местные партийные функционеры, призванные помочь НКВД наметить жертвы операции, называли ту массовую кампанию арестов и расправ более точно, по-сталински: «выкорчевывание»*. И это слово ясно отражало ее суть: сталинское окончательное решение кулацкой проблемы. Термин «выкорчевывание» энергично входит в советский провин-
Этот своеобразный термин, используемый и в качестве существительного, стал своеобразной визитной карточкой провинциального политического дискурса осени 1937 г., когда большие чистки и операция М» 00477 достигли пика. Согласно четырехтомному толковому словарю, изданным Институтом русского языка АН СССР, слово имеет следующий смысл: «Извлечь из земли с корнями, искоренить, уничтожить без остатка»20.
54

циальный политический лексикон с осени 1937 г. повсюду — от Смоленска до Новосибирска*. Это слово появилось для обращения к данному конкретному периоду времени, когда сверхсекретная операция особой важности № 00447, которую своим именем и называть было небезопасно, пожинала большую часть своих жертв.
Второй раунд районных показательных процессов выглядел, по крайней мере внешне, столь же смертоносным, как и операция № 00447, ведь приговором на процессах стал расстрел, высшая мера наказания. Широкое применение такой меры было результатом еще одного указания Сталина в ответ на письмо секретаря Западного обкома партии Коротченкова. Коротченков с гордостью рапортовал о ходе показательного суда в Андреевском районе, на котором присутствовали 500 колхозников, представлявшие все местные сельсоветы и большинство колхозов области. Смоленские власти наспех сколотили группу обвиняемых для этого процесса из людей, арестованных прежде — землемеры, другие служащие райземотделов, — в надежде угодить Сталину оперативным ответом на его директиву от 3 августа (см. док. № 293, 294, 300). Коротченков отмечал в этом письме Сталину, что местная парторганизация в Андреево организовывала обсуждение процесса на массовых собраниях в сельсоветах и колхозах, и эти собрания единогласно требовали смертных приговоров вредителям22. Иными словами, отчет Коротченкова свидетельствовал, что Андреевский показательный процесс развивается именно по тому сценарию, который имел в виду Сталин в директиве от 3 августа: колхозники Андреевского района мобилизовались на кампанию по борьбе с вредительством. Но этого Сталину было недостаточно. Он немедленно ответил Коротченкову 27 августа: «Я советую вам осудить вредителей в Андреевском районе к расстрелу и широко опубликовать это в местной печати»**.
Однако к тому времени, как сталинский ответ достиг Западной области, Специальная коллегия Смоленского областного суда уже огласила приговор по процессу в Андреево. Несчастные обвиняемые, даже не подозревавшие, входя в зал суда, что осуждены будут по 58 статье, были приговорены к пятнадцати годам тюремного заключения, что было весьма суровым наказанием23. Но ведь Сталин писал о расстреле, а не о 15 годах. Желая угодить Сталину, руководители Западной области вновь созвали сессию Спецколлегии для пересмотра Андреевского дела. 13 сентября суд объявил свой новый вердикт. На этот раз все обвиняемые получили смертный приговор24. Они сразу же обжаловали это решение в Верховном Суде СССР, обращались с трогательными письмами к высшим чинам партийно-государственного руко-
Например, секретарь Западно-Сибирского крайкома партии, член Политбюро Р.Эйхе также отмечал в письме к Сталину от 2 октября, что в ходе показательного суда в Северном районе местные рабочие, колхозники и служащие поддержали смертный приговор обвиняемым, требуя «выкорчевать до конца троцкистско-бухаринских бандитов, шпионов, вредителей и диверсантов»21. Такой термин требовался, чтобы лучше разъяснить властям на местах, чего от них ожидают, т.к. приказ № 00447 был сверхсекретный и не мог упоминаться в текущей документации. Он был предъявлен российской общественности лишь в 1992 г. в качестве свидетельства со стороны государства в еще одном показательном процессе, который организовал Ельцин в попытке поставить Коммунистическую партию вне закона и осудить лидеров партии, участвовавших в августовском перевороте 1990 г.
** Сталин, очевидно, 27 августа был в «расстрельном настроении», поскольку он также рекомендовал расстрел «поджигателей», узнав о пожаре на Камском хлебокомбинате под Красноярском, уничтожившем комбинат, 1,5 тыс. т зерна и 3 т муки. Местные представители власти не были уверены, что пожар стал результатом поджога и ожидали результатов расследования. Но Сталин в далекой Москве ни на минуту не сомневался, что пожар дело рук саботажников!
55

водства, прося о снисхождении, но безрезультатно*. 28 сентября 1937 г. Верховный Совет СССР оставил в силе последний приговор областной коллегии, и 3 октября все осужденные были расстреляны**.
Цель № 1 показательных процессов: «мобилизовать» колхозников на операцию № 00447
В чем состояла суть и цель этих смертоносных показательных судов? 13 сентября, в тот самый день, когда областной суд вынес обвиняемым в Андрееве смертный приговор, секретарь Западного обкома Коротченков обратился к пленуму Смоленского обкома с продолжительной речью, в которой подчеркивалась необходимость вовлечения колхозников в развернутую партией работу по «выкорчевыванию вредителей»26. Он, в частности, говорил: «Вы не должны забывать, что у нас много врагов, и мы обязаны упорно работать, чтобы не дать им себя обмануть... Нам нужно разжигать ненависть среди колхозников к врагам, кулакам до значительно большей степени, предоставляя им конкретные доказательства... Опыт подсказывает нам, что там, где мы организуем процессы, где мы раскрываем глаза колхозников, колхозники понимают, чьи это дела, и сразу же дела идут иначе»27 (курс. — P.M.).
Не только в Смоленской области, но и по всей стране для обсуждения показательных процессов устраивались политические митинги, участники которых требовали смертной казни для обвиняемых. Такие митинги служили и другим целям. Документы Смоленского архива свидетельствуют, что участники этих собраний составляли «списки врагов», возводили обвинения на конкретных людей из конкретных колхозов во «вредительстве». Власти также использовали эти собрания для давления на крестьян в направлении своевременного выполнения сельскохозяйственных поставок с урожая 1937 г. Во многих регионах страны урожай 1937 г. нельзя было назвать обильным, и это давление объяснялось еще и беспокойством, как бы не повторилась ситуация 1936 г., когда урожай был одним из самых плохих в 30-е годы. К середине сентября в Смоленской области было обмолочено только 55% урожая зерновых, уборка льна лишь начиналась и с поставками были большие проблемы28. Местные власти использовали ту политическую атмосферу, которая создавалась показательными процессами, чтобы заставить колхозников работать усерднее. Парадоксально, но показательные суды улучшили работу колхозов и положение с госпоставками. В телеграмме к Сталину от 26 августа секретарь Смоленского обкома Коротченков отмечал благотворное влияние первого Андреевского показательного процесса на хлебопоставки в районе, улучшился также сбор льна29.
Известно о двух волнах собраний и митингов по обсуждению показательных процессов, имевших место в Сычевском районе Смоленской области. Там 13—18 октября 1937 г. происходил один из наиболее громких районных показательных судов. Здесь местное руководство обвинялось, кроме прочего, еще и во вредительстве путем заражения районного призового чистопородного
* Эти письма были обнаружены в ГАРФ и публикуются нами как уникальное свидетельство жертв больших чисток о ходе развития мрачных событий. Письма осужденных в Андреево показывают, что никто из них на деле не чувствовал себя виновным и не ожидал столь сурового наказания, теперь же, зная, в чем их обвиняют и чего следовало ожидать от суда, они могли бы лучше подготовиться к собственной защите! (См. док. № 301 — 313).
4 октября 1937 г. в письме Онохина, председателя Смоленского областного суда, председателю Верховного Суда СССР Винокурову названа дата приведения приговора в исполнения — 3 октября25.
56

скота бруцеллезом, который был тогда неизлечимой болезнью, поражавшей как животных, так и людей. Все обвиняемые в Сычевке кроме одного получили смертный приговор. Процесс был омерзителен: прокурор и публика глумились над подсудимыми, запугивали и травили их, свидетели арестовывались НКВД прямо в зале суда после дачи показаний. Этот громкий процесс, подобно другим таким же судилищам, собирал такое море людей, что специальные люди громко передавали на улице о происходящем в зале суда для тех, кому не хватило мест в зале рабочего клуба Сычевки, бывшем городском театре немого кино^О.
Первая волна собраний предваряла Сычевский процесс. Митинги стали проходить 16 — 20 сентября, практически сразу после ареста районных руководителей и решения властей области о проведении по данному делу показательного процесса. Люди собирались в сельсоветах, присутствовали председатели местных колхозов. Собрания принимали сходные резолюции с требованием смертной казни для бывшего секретаря райкома Красильникова, бывшего председателя райисполкома Богданова и бывшего райпрокурора Кудрявцева. В архиве обнаружены примерные резолюции, оставшиеся неподписанными, хотя вряд ли на данном этапе развития событий они встречали какое-то сопротивление со стороны собравшихся.
Митинги 16 — 20 сентября в сельсоветах Сычевского района оказали неоценимую помощь НКВД в проведении операции № 00447, потому что составлялись «вражьи списки», в которые вошло 688 имен. Такие списки поступали из каждого сельсовета, колхоза и госучреждения района. В них указывалась причина включения человека в список: либо это были бывшие кулаки с преступной репутацией, либо люди, запятнавшие себя в прошлом (бывшие дворяне, полицейские, старосты в дореволюционной деревне и т.д.). В Смоленском архиве имеется множество таких списков, как отпечатанных, так и рукописных. В некоторых рукописных списках, пришедших из колхозов, имеются довольно зловещие пометки. На полях против людей, записанных как «кулаки», время от времени встречается торопливым почерком: «взят НКВД» либо «сдан в НКВД». Как минимум, в двух случаях такие записи на полях фиксируют следующее в отношении людей, записанных как вернувшиеся из ссылки: «сбежал» и «в настоящее время скрывается от НКВД»*. Пометки на списках врагов свидетельствуют о том, что 65 человек, записанные по Сычевскому району как «кулаки», были арестованы уже между 16 и 20 сентября. К моменту Сычевского показательного процесса 13 — 18 октября число жертв арестов достигло, согласно спискам, 200 «кулаков»31. Людей по этим спискам продолжали брать еще и в первые месяцы 1938 г.
Составление «списков врагов» и явное свидетельство того, что НКВД использовало их, производя аресты, говорит о том, что публичные обсуждения показательных процессов 1938 г. служили для определения потенциальных жертв массовой операции № 00477. 28 сентября помощник Сычевского райкома Протский (когда-то верный соратник Красильникова) направил «секретарю» обкома Коротченкову письмо, приложив отпечатанные экземпляры вра-
Документы из архива Смоленской областной организации ВКП(б). В США имеется часть Смоленского архива — WKP 516. Р. 1—81. Подобные же машинописные списки можно обнаружить среди материалов Сычевского райкома, которые содержатся в смоленской части архива (там находится 99% материалов Смоленской организации ВКП(б) за 1920 —30-е годы.). Однако смоленские документы чистые, в них отсутствуют подобные пометки на полях. Те же бумаги, что находятся в США, выглядят как рабочие экземпляры — грязные, потрепанные, рукописные. Эти документы, вполне вероятно, практически использовались в ходе кулацкой операции, поскольку много колхозников записано в них «кулаками».
57

жеских списков. В письме подводились итоги прошедших 16 — 20 сентября собраний, сообщалось о вышеупомянутых арестах. Протский писал, что после ареста Красильникова 174 «кулака» отстранены от работы в колхозах, еще 79 исключены из колхозов вместе с семьями, 149 «классово чуждых элементов» выведено из районных организаций. Протский заверял Коротченкова, что «разоблачение» и «искоренение» «вредителей и классово-чуждых элементов» продолжается, поскольку еще «не все враждебные вредительские элементы» разоблачены.
Однако все это «искоренение», «разоблачение» и заверения в участии масс в «выкорчевывании», очевидно, было уже недостаточно для вновь назначенных партийных руководителей области. Митинги продолжали ограничиваться сельсоветами и не дошли еще до уровня колхоза, а потому влияние их на крестьянство ограничивалось арестами председателей колхозов и тех колхозников, кто оказался в списках. По распоряжению Коротченкова, которого Сталин назначил на партийное руководство областью в конце июня после ареста предшественника, разворачивается вторая волна собраний, охватившая и колхозы. В Сычевке это происходит 5 — 6 октября, за неделю до Сычевского показательного процесса 13 — 18 октября. В это время 210 активистов сычев-ской партийной организации, насчитывавшей 203 члена, усиленные функционерами из соседних районов, проводят массовые митинги в 197 колхозах района из общего их числа в 242 (81,4%). На этих митингах выступили 9293 колхозника, что составило примерно по одному оратору от каждого крестьянского хозяйства или более одной пятой сельского населения района32, которое в 1937 г. составляло 41 826 человек всех возрастов33. Рукописные протоколы этих собраний, обнаруженные в районном архиве, свидетельствуют, что некоторые, хотя и далеко не все выступающие, приводили факты вредительства со стороны прежнего районного руководства и занятия руководящих должностей в их колхозах классово-чуждыми элементами. Однако эти записи явно показывают, что в большинстве своем колхозники Сычевского района значительно больше интересовались, какие экономические послабления будут колхозу по недавнему постановлению ЦК и СНК от 10 сентября34. Колхозники выясняли на этих собраниях, как документ коснется их лично. Они спрашивали организаторов собраний, когда леса, переданные от колхозов совхозам и госучреждениям, будут возвращены согласно обещанию правительства. Будет ли дозволено колхозам воспользоваться этими лесными угодьями, чтобы колхозники могли вовремя заготовить дрова и стройматериалы для ремонта своих домов и построек к зиме? Когда будет исполнено обещание насчет некоторого увеличения размеров личного хозяйства, не будут ли для них потеряны эти земли по новому постановлению? Когда их колхозу вернут «отрезки», земли, отошедшие другим хозяйствам во время безобразно проведенного общего межевания 1936 г.35? В Пузинском сельсовете шестеро «вредителей» были изгнаны из колхозов «Красное Пузино», «Честный Труд» и «Победа», и материалы на них были представлены районному прокурору. Однако функционер, проводивший эти собрания, отмечал, что «большинство колхозников по вопросу об исключении вообще не голосовали»36. Для поощрения активности молчаливого большинства на собраниях были предусмотрены специальные ящики для анонимных замечаний, вопросов, жалоб и обличений. Содержимое ящиков зачитывалось вслух и обсуждалось на собраниях, а затем направлялось в НКВД, райпрокуратуру, райисполком и райзо для изучения37, где очевидно изучалось весьма тщательно, обеспечивая новые жертвы для массовой операции.
Если для крестьянского населения показательные процессы означали «мобилизацию» на борьбу с вредительством, помогая НКВД вычислять новые
58

жертвы для массовых арестов в ходе «кулацкой операции», то для районного руководства последствия этих судов были куда более бедственными. Суды использовались в качестве политического «громоотвода», они давали «козлов отпущения», необходимых, чтобы перевести стрелки народного возмущения колхозной системой в целом от высшего руководства, осуществившего коллективизацию, на руководителей меньшего масштаба, обладающих, может быть, меньшими политическими талантами и, конечно, допускавших оплошности, проводя в жизнь политику центра — часто порочную. В этом качестве районные показательные процессы служили как политические предохранительные клапаны, позволяющие выпускать крестьянское недовольство в нужном Сталину направлении — в поисках вредителей и других «враждебных элементов», которых можно было арестовать в ходе массовой операции.
Крестьян, которые гневно критиковали саму колхозную систему как истинного виновника своих несчастий, даже в пьяных беседах с товарищами, арестовывали за «антисоветскую агитацию», предусмотренную статьей 58-10 УК. Их дела рассматривали специальные тройки, созданные согласно приказу № 00447, многие из них были расстреляны^.
Цель № 2 показательных процессов: наказать сопротивляющихся руководителей и устрашить остальных
«Открытые показательные процессы», которых требовал Сталин, давали возможность высшему руководству наказывать не скрытно, но публично тех местных руководителей, которые сомневались в необходимости массовой операции № 00477 или уклонялись от ее проведения. Путем открытых судов над ними достигался эффект запугивания остальных руководителей. Они вынуждены были поддерживать кампанию массовых арестов и даже стремились «перевыполнить» лимиты на аресты из страха самим быть арестованными. Активное вовлечение районного и сельского советского руководства в реализацию операции № 00447 было обязательным условием ее осуществления. Органы НКВД в сельских районах не располагали достаточным кадровым составом для проведения операции такого масштаба в громадной и деполитизированной деревне без значительной помощи со стороны местного руководства и партийного актива.
В 1937 г. штат типичного районного управления НКВД в Смоленской области составлял примерно восемь человек, включая канцелярских работников^. Не имея достаточно сотрудников для проведения следственных мероприятий, НКВД должен был полагаться на местное партийное руководство в определении «врага» или хотя бы в предоставлении «списков врагов», по которым и можно было производить аресты. Такие списки изначально исходили от районного партактива, усилиями которого затем проводились собрания в сельсоветах и колхозах, а в ходе этих мероприятий добывались «факты» на людей, входящих в списки. На собраниях обычным пунктом повестки была «ликвидация последствий вредительства», и на руководителей нижнего звена и на рядовых колхозников оказывалось давление с целью заполучить имена людей в соответствующих сельсоветах и колхозах, которых можно было квалифицировать как «вернувшихся кулаков» с преступной репутацией или «вредителей». Такие дискуссии давали дополнительные кандидатуры в списки на арест, а также заостряли внимание на тех недостатках в сельском хозяйстве, которые следовало использовать как «факты» на людей из списка. Руководящие инструкции по приказу № 00447 требовали от сотрудников НКВД собирать «факты» на арестованных, однако у НКВД не было людей для проведения расследований. Без активного участия местных парторганизаций или хотя бы вынужденного согласия сотрудничать «искоренение» или «выкорче-
59

вывание», как на местах именовалась операция № 00447, не имели шанса на достижение того, на что рассчитывал Сталин.
Руководители районного звена и работники сельсоветов, занимавшие свои должности в 1937 г., сотрудничали с НКВД и прежде, в ходе коллективизации, раскулачивания, борьбы с преступностью. Но эти свершения, включая и аресты, и высылку, не были связаны с массовыми осуждением и казнями в том масштабе, какой приняло* выполнение операции № 00447. Может быть поэтому пять из десяти осужденных показательным судом в Сычевке, единственным пока детально исследованным процессом такого рода, были арестованы и пошли под суд за невыполнение приказа № 00447. Когда двое главных обвиняемых — секретарь райкома Е.Ф.Красильников и председатель райисполкома С.Богданов — были исключены из партии и арестованы НКВД, формулировкой обвинения была «неспособность мобилизовать партийную организацию на борьбу с последствиями вредительства и выкорчевывание врагов». «Выкорчевывание», как мы убедились выше, было ничем иным как кодовым словом на местах для обозначения секретной операции НКВД № 00447. Оно широко использовалось осенью 1937 г., когда и было большинство арестов и казней по операции № 00447, а позже применялось лишь в плане обращения к данному периоду времени, уйдя из обихода где-то в 1938 г., когда «кулацкая операция» была завершена40. Секретарь Сычевского райкома Красильни-ков обвинялся также в неправильном разъяснении в своей партийной организации распоряжений секретаря обкома Коротченкова о порядке проведения массовой операции, а также в том, что публично высказывал сомнения, что его район поражен вредительством41.
Богданов, председатель райисполкома, распорядился уничтожить местные списки кулаков, составленные в прежние годы во время раскулачивания, в связи с принятием новой сталинской Конституции 1936 г. Эти списки сохранялись в сельсоветах и все еще использовались при проведении арестов или при поиске подходящего «козла отпущения» за какой бы то ни было недостаток в работе. Богданов отдал распоряжение относительно этих списков, т.к. новая Конституция в отличие от прежней наделяла советских граждан равными правами перед законом, и он воспринял это в смысле недопустимости в дальнейшем дискриминации кулаков*. Уничтожение списков затрудняло работу в Сычевке по выявлению и аресту кулаков при осуществлении операции № 00447. После отстранения Красильникова и Богданова в Сычевке были составлены новые «списки врагов». Это делалось на массовых митингах, которые привели к показательному процессу над мужественными и принципиальными руководителями Сычевского района.
Сычевский районный прокурор Ион Арсеньевич Кудрявцев не торопился рассматривать обрушившиеся на него лавиной дела, якобы связанные с преследованиями, избиениями и даже убийствами местных стахановцев «кулаками». Эти дела возникли в июле, когда Сычевский НКВД и милиция начали подготовку к массовой операции и стали усматривать кулаков и классовую борьбу в каждом несчастном случае, пьяном скандале, мелком нарушении или должностном преступлении. Кудрявцев отказывался рассматривать такие дела на основании некорректных формулировок. Он утверждал, что не в состоянии определить, опираясь на предоставленные местными властями разноречивы факты, действительно ли это «тонкие политические дела» или обычные пьяные драки и проявления вековой деревенской вражды42.
Богданов также подписал распоряжение райисполкома о возвращении кулаку, вернувшемуся из ссылки, дома, изъятого у него в ходе раскулачивания.
60

А.И.Павлов, председатель Сычевского райземотдела, по долгу службы отвечал за назначение председателей колхозов и контролировал их работу по руководству хозяйствами района. Его обвинили в том, что слишком много колхозных председателей были арестованы как кулаки в ходе операции № 00477. А.П.Петров, еще один «сопротивляющийся» представитель местного руководства, был председателем непокорного Татаринского сельсовета, в котором, как гласили документы, «целые колхозы сплошь состоят из кулаков». Два представителя райкома прибыли в его сельсовет 8 — 9 сентября после ареста руководителей района для «искоренения кулаков», и им было сказано, что кулаков вытеснить не удастся. Когда помощнику секретаря райкома Протскому, который долгое время был помощником Красильникова и остался при должности после ареста шефа, предложили прокомментировать этот инцидент, он заявил: «Все в районе знают, что они не любят там [т.е. в Татаринском сельсовете] коммунистов, потому что когда представитель райкома или РИКа приезжает в сельсовет, они их выгоняют и говорят: «Не присылайте его к нам, он непонятно говорит», и они всячески пытаются избавиться от посланников из района»*.
Таким образом, половина обвиняемых на Сычевском показательном процессе обвинялась в «поощрении кулаков» путем предоставления им возможности занимать руководящие должности в колхозах и путем отказа от сотрудничества в проведении операции № 00447 или даже препятствованию в ее проведении. Подобные же обвинения возводились и на ответчиков в других показательных процессах в районе в 1937 г. Ш.Фитцпатрик в статье, впервые исследующей показательные процессы44, отмечает с каким постоянством жертвы этих судилищ обвинялись в защите, помощи и поддержке кулаков. Такие обвинения звучали, как минимум, еще на двух показательных процессах в Смоленской области. Может ли факт этих обвинений, которые ни в коем случае нельзя назвать шаблонными, свидетельствовать о том, что некоторые обвиняемые действительно сомневались, сопротивлялись и всячески препятствовали сами и своим парторганизациям активной работе по операции № 00447? Очевидно именно это происходил в Сычевке, где местная парторганизация не была втянута в массовую операцию вплоть до отстранения Красильникова, Богданова и Кудрявцева. Однако начальник местного НКВД П.А.Антонов неутомимо создавал дела против кулаков и других классово-чуждых элементов, начиная со 2 июля, когда вышло постановление Политбюро о «кулацкой операции». В отчетах Антонова все настойчивее звучали обвинения в адрес районного руководства в неспособности обуздать кулака45. Антонов направил наверх обстоятельное донесение о застарелой вражде руководителей племхоза «Сычевка» по производству чистопородного скота. Он обвинял этих руководителей в заражении ценного племенного поголовья и представил детальное доказательство, что болезнь быстро распространяется в результате их деятельности. После решения обкома расследовать дело руководителей «Сычевки», к обвиняемым по сычевскому громкому делу присоединились директор племхоза А.Д.Лебедев и парторг А.П.Семенов, что сделало обвинения во «вредительстве» на процессе более конкретными.
Татаринский сельсовет был также обвинен в невыполнении сельскохозяйственных поставок, т.к. лишь на 53% выполнил хлебопоставки в 1936 г., и к 8—9 сентября только на 60% — поставки 1937 г. Поскольку упомянутые цифры были по тому времени близки к средним районным показателям, обвинения, выдвинутые против Петрова, лишний раз показывают, как использовались районные показательные процессы, чтобы породить страх у районного руководства, заставляющий выполнять поставки 1937 г. любой ценой и помогать НКВД в проведении массовой опе-
рации43
61

К тому же обвинение против Лебедева и Семенова давало областному руководству возможность превратить Сычевский показательный суд с его главными обвиняемыми в действительно громкий процесс. Районный секретарь Е.Ф.Красильников, председатель райисполкома С.Ф.Богданов и районный прокурор И.А.Кудрявцев были чрезвычайно популярными руководителями, и для успешного осуществления массовой операции необходимо было подорвать их авторитет. До ареста лидеров Сычевского района 5 сентября областное руководство периодически и безуспешно в течение двух месяцев пыталось убедить районную парторганизацию снять Красильникова, Богданова и Кудрявцева с должностей и исключить их из партии. Представители обкома поднимали вопрос на районных партсобраниях об их освобождении и исключении, как минимум, трижды, что задокументировано по дням: 27— 28 июня^, 23 августа и 26 августа. Секретарь Западного обкома партии Ко-ротченков, вступивший в эту должность 20 июня, позже сказал о Красильни-кове: «Мы подозревали его с самого начала»47. Вопрос о сычевском руководстве поднимался на районной партконференции — собрании всех коммунистов района, которое созывалось ежемесячно на протяжении всего 1937 г. Когда 23 августа конференция вновь отвергла требование обкома, ее работа была прервана на несколько дней. Когда же она возобновилась, второй секретарь Смоленского обкома Савинов и председатель Комиссии партийного контроля Западной области Кокушкин прибыли в Сычевку, чтобы представить участникам конференции мнение обкома по поводу Красильникова, Богданова и Кудрявцева. Лишь тогда, в присутствии ключевых фигур из областного партийного руководства, конференция дрогнула и приняла решение о снятии Красильникова, Богданова и Кудрявцева с занимаемых должностей и исключении прокурора Кудрявцева из рядов ВКП(б), как того требовал обком. Однако общее собрание коммунистов Сычевского района по-прежнему категорически отказывалось от решения об исключении популярных Красильникова и Богданова из партии, что в 1937 г. являлось обычной прелюдией к аресту48.
Тогда областное руководство решило взять дело в свои руки, несмотря на то, что Устав партии предписывал сперва заручиться поддержкой районной конференции. Красильников и Богданов были исключены из ВКП(б) пленумом обкома 5 сентября, а спустя два дня дома поздно ночью они были арестованы. Секретарь Западного обкома партии Коротченков позже с удивлением отмечал мужество Красильникова: «Когда его исключили из партии, он даже не дрогнул!»49 Сычевская районная парторганизация, впрочем, оказалась не столь стойкой в своих убеждениях, как ее бывший секретарь. 7 сентября перепуганная партконференция Сычевского района, спешно созванная с утра после ареста Красильникова, Богданова и Кудрявцева, окончательно капитулировала и утвердила исключение из партии Красильникова и Богданова. Но это произошло только с четвертой попытки обкома. Дальнейшее сопротивление явно было бесполезно5". Если Коротченков и НКВД могли арестовать прославленных Красильникова и Богданова, за хозяйственные успехи награжденных в 1935 г. Орденом Ленина, кто из коммунистов района мог чувствовать себя в безопасности? С падением признанных руководителей района и паникой, охватившей местных членов партии, участие сычевской парторганизации в проведении операции № 00447 было обеспечено. В результате сотни арестов были сделаны в течение нескольких последующих месяцев в районе с населением всего лишь в 49 463 человека*.
Автор в настоящее время занимается обобщением данных по числу арестов в районе.
62

А работали районные показательные процессы 1937 г. как показательные процессы?
Районные показательные процессы 1937 г., как это и предвидел Сталин, стали неотъемлемой частью осуществления массовой операции № 00447, создавая политический климат страха и истерии на местах, в котором только и могли проводиться массовые аресты и казни невинных людей. Но можно ли эти процессы в собственном смысле назвать показательными?
Интересно в этом плане новое исследование Дж.Кэсиди, которая анализирует советские показательные процессы в связи с литературной и кинематографической традициями страны. Исследователь пишет: «Процессы 1936 — 1938 гг. представляли собою безупречно поставленные сцены разоблачения врагов, их раскаяния и желания вернуться в советское общество, сцены, восприятие правдивости которых зависело от распознания театральности их природы... К концу 1930-х гг. искусство государственного манипулирования в СССР слилось с советским сценографическим искусством; те, кто писал, финансировал и ставил сценарий, прекрасно управлялись и с актерами, и с аудиторией»51.
Правильно ли это применительно к районным показательным судам 1937 г., которые впоследствии сошли на нет? Конечно, власти намечали сценарии судов или хотя бы пытались. Существует много вариантов текстов для этих процессов, большинство из которых остаются недоступными для историков, однако все тщательно прописывалось многими авторами: следователями НКВД, всемогущим прокурором, контролировавшим зал суда, советскими средствами массовой информации. В действительности районные и областные печатные органы освещали процессы под несколько различными углами зрения. Но на самом ли деле «те, кто писал, финансировал и ставил сценарий», настолько контролировали актеров и публику, как полагает Дж.Кэссиди? Если да, то значительно в меньшей степени, чем конечные результаты процессов.
Обвиняемые в районных показательных процессах были значительно меньше подготовлены к спектаклям, чем их московские товарищи по несчастью, которые часто месяцами в предварительном заключении заучивали свои признательные показания. В районах арестованных долго в тюрьме не держали, и часто, входя в зал суда, они не представляли, в чем обвиняются... В большинстве случаев на подготовку районного показательного процесса было менее месяца.
Во многих областях организовывалось не два-три районных показательных процесса, как предписывал Сталин, а в несколько раз больше, что характерно и для превышения «квот» в массовых операциях. Поэтому большинство показательных процессов в районах проходили в относительно короткий период — с сентября по ноябрь 1937 г., что хронологически совпадало с пиком массовых операций, включая операцию № 00447. Такой всплеск показательных судов во время массовых арестов превышал реальные возможности НКВД, подготовка обвиняемых к процессам ограничивалась допросами и сбором «фактов». Обилие показательных процессов в угоду Сталину, чья директива от 3 августа значительно перевыполнялась, превышало и возможности областных прокуроров, в чью задачу входило контролировать ситуацию в зале суда. Они пытались эту задачу выполнять, но с разным успехом. Им приходилось в то время председательствовать на нескольких процессах в месяц, что отнимало много времени, и подготовка к процессам часто сводилась к торопливому чтению материалов дела и подписанию подготовленных НКВД признательных показаний.
63

Документы по показательным процессам часто составляли несколько толстых томов, контрастировавших с тощими папками дел по жертвам кулацкой операции, которые рассматривались спецтройками во главе с начальником местного НКВД и решения по которым обжалованию не подлежали. Перегруженность НКВД проведением показательных процессов и массовых операций не всегда позволяла добиться признательных показаний от ключевых фигур процессов в те сроки, которые определялись широкой публикацией судебных материалов в печати. Полученные признания никогда не бывали хорошо отрепетированы, и во многих случаях обвиняемые отказывались от них в зале суда, осознав всю тяжесть своего положения в связи с вымученными признаниями.
Районные показательные процессы были значительно более спонтанны и неконтролируемы, чем шумные процессы в Москве, хотя, согласно Дж.Кэсси-ди, эта непосредственность могла делать их более убедительными и более интересными для публики. Перед лицом большой аудитории прокуроры на этих судах вынуждены были часто обращаться к экспромту, и лучшие из них использовали его в корыстных целях, завоевывая внимание публики. Для обвиняемых это была возможность попытаться защитить свое доброе имя, чего не могли позволить себе Бухарин или Радек, зачитывая признания на прекрасно срежиссированных московских показательных процессах52. На районных процессах 1937 г. обвиняемые не были «сломлены» месяцами грубых допросов и вынужденного перевоплощения, чему предшествовали годы очернительства и необходимости клясться в верности СССР и ВКП(б). Но этот недостаток должен был восполняться жесткими требованиями к освещению процессов в печати и кинодокументалистике. В обоих случаях все должно было быть четко прописано, смонтировано и отредактировано, чтобы создавалось впечатление растерянности подсудимых и контроля обвинения над происходящим в зале суда. Для создания такого впечатления значительную часть признаний ключевых ответчиков приходилось опускать из репортажей, в то время как менее значимые фигуры на скамье подсудимых, с готовностью сознающиеся и дающие компромат на бывшее начальство, цитировались детально5**.
Отчеты из зала суда приходилось обязательно редактировать, т.к. многие, если не большинство обвиняемых на районных показательных процессах 1937 г., не признавали себя виновными в том, в чем официально обвинялись. Ведущий смоленский адвокат на районных показательных процессах Б.Г.Меньшагин отмечал в своих воспоминаниях, что даже те из его подзащитных, кто признавал свою вину на допросах, отказывались от своих признаний в зале суда54.
Были и исключения из этой общей закономерности, как например, в Северном районе Новосибирской области. Здесь все семеро обвиняемых признали себя виновными в том, что являлись членами троцкистско-бухаринской контрреволюционной «банды», ставившей своей задачей массовое штрафование колхозников и поощрение крестьян-единоличников, заражение скота болезнями, преследование тружеников района. Один из обвиняемых — бывший начальник районной ветлечебницы — зашел так далеко, что признал свою шпионскую деятельность в пользу некой иностранной державы и подтвердил это признание в зале суда! Однако наиболее значимый ответчик на процессе в Северном районе, бывший секретарь райкома Матросов, опрошенный обвинением последним, оказался самым несговорчивым. Он отверг многие обвинения, хотя под мощным напором прокурора признал свое членство во вредительской группе и выполнение соответствующих приказов главы облземотде-ла55. Весьма вероятно, что дознаватели НКВД прибегли к своей излюбленной тактике, и обвиняемым на этом процессе было обещано снисхождение в случае
64

признания, потому что их адвокаты на суде все время упирали на «чистосердечное» признание как на основание для сохранения им жизни. Но безрезультатно: в конце концов судьи приговорили всех обвиняемых в Северном к расстрелу56.
Тот факт, что большинство обвиняемых на показательных процессах отказывались признать себя виновными и брали назад свои прежние признания, не удивляет. О причинах этого можно судить по последним письмам подсудимых на процессе в Андрееве. Они были поражены и сбиты с толку тем, что происходило с их делами на двух судебных заседаниях и с самого начала не могли осознать, сколь серьезные обвинения их ожидают, не имея представления ни о дате суда, ни о тех, с кем предстоит сидеть на одной скамье подсудимых. Затем им спешно вручили какие-то юридические документы и доставили в Андреево на судебное заседание57. Некоторые до самого суда не знали, что их будут судить по статье 58, и не было возможности переговорить с товарищами по несчастью, поскольку НКВД содержало обвиняемых по этому делу раздельно*. Адвокаты по делу были назначены только за двадцать четыре часа, и это было обычной практикой для таких процессов. У адвокатов не всегда было время, чтобы проконсультировать подзащитных до суда, нередко они впервые видели своих клиентов уже на судебном заседании59!
То, что многие обвиняемые на показательных процессах так же, как Румянцев и другие подсудимые в Андрееве, не позволяли себя ни уговорить ни запугать, не признавая своей вины, свидетельствует, что на скамью подсудимых в этих процессах часто попадали люди сильные и независимые. Некоторые из них — хотя далеко не большинство — отказывались также оговаривать других людей, сколько бы НКВД ни сулило им сохранить жизнь, как бы ни запугивал прокурор, как бы ни поносила публика в зале суда за упорное нежелание вовлекать в процесс невинных людей. Именно так скорее всего поступали такие подсудимые, как Красильников, Богданов и Кудрявцев. На суде Красильников и Богданов с готовностью признали свою ответственность как районных руководителей за многие недостатки в районе, однако они упорно отрицали свою причастность к контрреволюционной группе и вредительской деятельности, признавая, впрочем, что незавидное состояние районной экономики может породить мысль о «вредительстве». Давая показания, они настойчиво отказывались вовлекать в дело или обвинять в чем-то своих бывших подчиненных. Показания бывшего районного прокурора Кудрявцева так далеко и не заходили. Его допросы в суде полностью замалчивались печатью, поскольку обвинению приходилось делать акцент на том, чего он не делал, а не на том, что предположительно совершил, причем прокурор умел найти достаточно правовых аргументов в собственную защиту.
Осенью 1937 г. обвиняемые на показательных процессах почти всегда приговаривались к расстрелу. Но некоторым из тех, кто настаивал на своей неви-
Б.Г.Меньшагин был назначен адвокатом на второй Андреевский показательный процесс, после того как его предшественник был отстранен за излишнее рвение в помощи своим подзащитным. При его участии составлялись апелляции. В дальнейшем он отстаивал прошения других осужденных на показательных процессах в Западной области о новом рассмотрении их дел перед Верховными судами РСФСР и СССР, стараясь использовать свои дружеские отношения с братом Генпрокурора СССР А.Я.Вышинского, профессором права МГУ. Среди его клиентов был московский профессор ветеринарной медицины Юранов, чье дело было связано с Сычевским показательным процессом (поскольку он и был тем «врачом-вредителем» из Москвы, который делал чистопородному скоту в Сычевке экспериментальные инъекции в «притворной» попытке найти метод диагностирования бруцеллеза у скота)58.
3 - 9569 65

новности и отрицал обвинения, удавалось избежать расстрела. Как это происходило? Разве приговоры по статье 58 не были окончательными? Разве эти приговоры не предписывалось приводить в исполнение в двадцать четыре или семьдесят два часа, и разве в соответствии с постановлением ЦИК от 14 сентября 1937 г. не запрещалось их обжалование60? Это так, но в России не всегда все делается по правилам. Даже не имея законного права на обжалование своих приговоров, все осужденные на показательных процессах обращались с апелляциями в Верховный суд и Генпрокуратуру СССР. Они писали бесчисленные письма во все мыслимые правительственные органы с просьбой о снисхождении и пересмотре их дел. Некоторые даже обращались к самому Сталину*. Иногда — чаще, чем можно себе представить — эти органы или люди благосклонно воспринимали просьбы осужденных. В конечном итоге ряд широко освещавшихся приговоров показательных судов был отменен в связи с апелляцией. Проблемы подачи на обжалование наверняка оживленно обсуждались в тюрьмах, т.к. многие из осужденных, похоже, хорошо представляли, что делать, чтобы попытаться спасти свою жизнь.
Эпилог
Именно так обстояло дело с осужденными в Сычевке. Их поддержали друзья в районе и в Москве, хотя многие серьезно рисковали. Специальная коллегия Смоленского областного суда получила приговор показательного процесса в Сычевке 18 октября и постановила расстрелять всех кроме районного прокурора Кудрявцева. Такое решение было принято после долгих колебаний, ведь судьи не смогли проявить достаточно мужества, чтобы отменить рас-стрельный приговор в отношении их коллеги за то, чего он не делал. (Может, поэтому юристы чрезвычайно редко попадали на скамью подсудимых на показательных процессах). Приговор в Сычевке не оглашался до полуночи. После того, как последние зрители покинули зал суда в Сычевке, осужденных погрузили в машины и отправили в Смоленск на встречу с судьбой, т.к. казни в Смоленске в 1937 — 1938 гг. проводились в подвалах областного НКВД или в блоках лагеря для осужденных в Вязьме. Тела хоронили в безымянных братских могилах в Катином Яре, где теперь место поклонения жертвам массовых репрессий XX столетия, или близ Вяземского лагеря.
Однако по пути в Смоленск караван «черных воронов» с сычевскими осужденными был неожиданно остановлен на тихом перекрестке. Приговоренные были потрясены, увидев там свои семьи. Друзья из сычевской парторганизации организовали это свидание, чтобы дать возможность людям попрощаться с родными и близкими.
Такого рода «гнилой либерализм», мягко говоря, не приветствовался во время больших чисток. Заключенных должны были везти прямо в Смоленск без остановок, где им предстояло в камере смертников в подвалах Смоленского НКВД на улице Дзержинского ожидать своей участи. Оттуда людей брали по ночам для расстрела в соседней камере, в которой имелся дренаж для крови. Однако же кто-то, а скорее группа людей в сычевской парторганизации и НКВД, оказались готовы рискнуть, чтобы эта встреча состоялась. Тем, что происходило в залах показательных судов и выплескивалось в прессу, отнюдь не исчерпывался драматизм этих событий!
Некоторые из этих писем обнаружены в фонде Генерального прокурора СССР в ГАРФ (см. док. Ли 312 и 313)
66

В эти драгоценные «последние минуты», выпавшие на их долю для прощания с семьей, Красильников сумел отвести жену в сторону и торопливым шепотом дать инструкции, что сделать, чтобы остановить казнь и добиться пересмотра их дела. Вероятно, он в тюрьме составил четкое представление об этом, или какой-то мужественный человек в сычевском руководстве, знающий, как можно это сделать, дал знать. Время было дорого, а потому жены двоих главных сычевских осужденных, Красильникова и Богданова, будучи обе беременными, в тот же день сели в поезд на Москву, чтобы добиваться там остановки казни для своих мужей. Как у «жен врагов народа» у них было для этого свободное время. Они были уволены с должности школьных учителей после ареста мужей 7 сентября.
Вскоре их дети, включая сына Богданова, который был секретарем комсомольской организации местной средней школы, подвергавшиеся унизительной травле, были на крикливых собраниях исключены из школы. Красильниковы и Богдановы были выселены из своих квартир и нашли пристанище вместе с детьми в ветхом доме на окраине города. По ночам «добрые люди», друзья, соседи, доброжелатели тайком подбрасывали им монетки сквозь трещину в окне, чтобы было хоть на что-то жить — молчаливое признание того уважения, которое жители Сычевки питали к своим бывшим руководителям и их семьям. Красильникова сумела добыть деньги на недешевый железнодорожный билет до Москвы, сумев уговорить помощника секретаря райкома Протского, когда-то бывшего правой рукой Красильникова, пойти на огромный риск. Протский выдал ей задним числом зарплату мужа (477 руб.), не конфискованную после его ареста. Хотя прилюдно и в своих письмах Коротченков клеймил Красильникова как «врага народа», такие факты красноречиво свидетельствуют, что многое из того, что имело отношение к ходу и исходу показательных процессов — не только давление сверху, чтобы заклеймить и осудить арестованных, но и усилия снизу, чтобы защитить их и помочь им, — оставалось вне поля зрения возбужденной толпы в зале суда.
В Москве жены сычевских руководителей встретились с однокашниками Красильникова по ВПШ, работавшими в ЦК. Они и помогли Красильниковой и Богдановой остановить казнь и вовремя доставить это решение в Смоленск, чтобы спасти жизнь мужьям. Но Дубровский, работавший с Красильниковым и Богдановым, перед тем как покинуть Сычевку и стать секретарем парторганизации другого района, который также находился вместе с ними в переполненной камере смертников, был ночью вызван и расстрелян — решение об остановке казни пришло в Смоленск лишь на следующий день61! Друзья Красильникова в Москве также помогли женщинам составить апелляцию и связаться с Генпрокурором СССР Вышинским, который опротестовал приговор по сычевскому делу 23 декабря 1937 г. Апелляция заслушивалась на двух сессиях Верховного суда СССР 18 января и 5 февраля 1938 г. Председатель Верховного суда Винокуров, который пятью месяцами ранее отклонил просьбы о помиловании осужденных по Андреевскому делу6^, принял решение об отмене приговора сычевским арестантам и пересмотре их дела63.
В ноябре 1938 г. дела Красильникова и Богданова повторно слушались в Смоленском областном суде. Они были вновь осуждены, однако к менее суровому наказанию по статье 111 УК, предусматривающей обвинение в «преступной халатности» и «злоупотреблении служебным положением». Они не стали оспаривать это решение, поскольку были тут же освобождены за отбытием срока наказания и, конечно, хотели забыть весь этот кошмар. Дочь Красильникова Варвара, которой тогда было девять лет, позже вспоминала эти события: «Папа вернулся домой. Оказалось, что он был прав, а Ежов не прав». Так оно примерно и выглядело. Освобождение Красильникова и его возвра-
3* 67

щение домой совпало по времени с падением Ежова и публикацией постановлений за подписями Сталина, Молотова и Вышинского 15—17 ноября, прекращающих рассмотрение дел тройками и возвещающих конец массовым операциям64.
Е.Ф.Красильников был восстановлен в партии в мае 1939 г. и получил зарплату секретаря райкома за все время, проведенное в тюрьме. Не имея возможности занимать руководящие должности в партии из-за судимости, он, однако, получил назначение на должность директора завода с зарплатой, превышающей зарплату секретаря райкома. Он даже построил двухэтажный дом для семьи накануне войны. Несмотря на все, что произошло с ним в 1937 — 1938 гг., Красильников оставался убежденным коммунистом и советским патриотом. Он был расстрелян — не Советами, приговорившими его в 1937 г., а немцами в 1942 г. как партизан, сражающийся за свою страну в тылу врага.
Судьба Богданова оказалась более трагической. Его нервы сдали от восемнадцатимесячного пребывания в камере смертников, откуда людей по ночам уводили на расстрел. Он, как и Красильников, вышел из тюрьмы в ноябре 1938 г., пришел прямо на могилу жены, умершей при родах, пока он был в тюрьме, и застрелился.
Кудрявцев, бывший прокурор Сычевского района, также осужденный на Сычевском показательном процессе, вышел из тюрьмы полностью оправданный и занял свою прежнюю должность райпрокурора, оставаясь на этом посту и в послевоенный период Он заботился о выживших детях Красильникова и Богданова, после того как жена Красильникова, пережив годы трудностей и лишений, умерла во время голода 1946 г., поскольку, как настоящая мать, прежде кормила детей, потом ела сама^З. Во время войны Кудрявцев тоже был в партизанах, командовал партизанским отрядом в тылу врага. Там он имел удачную для себя возможность отомстить Митину, сменившего последовательно Богданова и Красильникова на их постах и оказавшегося трусом. Сперва он занял освободившийся пост пред райисполкома, а затем накануне войны был назначен секретарем райкома, поскольку по своим организаторским способностям хоть в какой-то мере годился на смену прежнему руководству района. Когда советское командование готовило эвакуацию Сычевки в октябре 1941 г. под напором немецких войск, секретарю райкома Митину было приказано остаться вместе с другими партийными руководителями в тылу врага,-чтобы возглавить партизанское движение. Но он бежал из района в панике, когда составил представление о мощи приближающейся германской армии, оставив сычевских партизан без руководства и информации. Войну Митин проводил, руководя совхозом в Казахстане, далеко от линии фронта. Однако он имел наглость вернуться в Сычевку в марте 1943 г., когда советские войска вплотную приблизились к району, рассчитывая вновь возглавить местную парторганизацию. Но он был схвачен местными партизанами и расстрелян за дезертирство после поверхностного рассмотрения его дела военным судом под председательством прокурора Кудрявцева, до того как Москва полностью восстановила свой контроль и порядок в Сычевке66.
1 Cassidy J. The Enemy on Trial Northern Illinois Umv Press, 2000, Wood E Performing Justice Agitation Trials in Revolutionary Russia Cornell University Press, 2004, Fitzpatnck Sh Stalin's Peasants Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization Oxford, 1994 P 286 — 312, Маннинг Р Т Массовые операции против кулаков и преступных элементов апогей великой чистки на Смоленщине // Сталинизм в российской провинции Смоленск, 1999 С 230-254, Ellman M The Soviet Provincial Show Trials Carnival of Terror? // Europe Asia Studies Vol 53 2001 No 8 P 1121 -1233, Кодин Е Смоленский нарыв Смоленск, 1999 Последняя работа, посвященная изучению смоленского скандала и последовавшего показательного
68

процесса и других репрессий, — на сегодня это лучшее исследование, раскрывающее, впрочем, обстоятельства одного лишь судебного процесса
2 Fitzpatnck Sh How the Mice Buned the Cat Scenes from the Great Purges of 1937 in the
Russian Provinces // Russian Review Vol 52 1993 July P 299 — 320 См также вышеупомяну
тые работы Р Маннинг и М Эллмана
3 Правда 1937 9—12 марта, см также Fitzpatnck Sh Op cit
4 Там же 15 —19 июня
5 Там же 2,5 июля
6 Рабочий путь 1937 21 июля
7 Правда 1937 15, 29-31 июля
8 Трагедия советской деревни Коллективизация и раскулачивание 1927 — 1939 В 5 т Т 4
М , 2002 С 18-21, 47-50, 79-89, 111-116, 194-195, 355-359, 494-498, 502-505, 529-
531, 537-538, 543-544, 546-549, 560-565, 747-751, 786-792, 802-803
9 Thurston R Life and Terror in Stalin's Russia New Haven 1996 P 10
10 Трагедия советской деревни Т 4 С 740 —742, 810 —817, Государственный архив России
ской Федерации (далее — ГАРФ) Ф 9414 Оп 1 Д 1141 Л 5 — 6 (документ будет опублико
ван во 2 й книге 5-го тома настоящего издания)
11 См док № 339
12 Подчеркнутое слово было вписано Сталиным от руки в отпечатанный экземпляр этой ди
рективы (см док Ли 286)
13 Центр хранения совеременной документации (далее — ЦХСД) Ф 89 Оп 48 Д 12
Л 1-2, док №286 Труд 1992 4 июня
14 См док № 209 См там же Центр документации новейшей истории Смоленской области
(далее - ЦДНИСО) Ф 5 Оп 2 Д 1727 Л 104
15 Документы из архива ФСБ Смоленской области, освещающие работу специальных троек
см в Илькевич Н Расстреляны в Вязьме//Край Смоленский 1994 N>1—2 С 129 — 144
16 Док № 189 Ранее было опубликовано в Труд 1992 4 июня
17 См ЦА ФСБ РФ Ф 3 Оп 5 Д 572 Л 63-72, 74, 76, 79, 81-83, 96-99, 126-129
(документ будет опубликован во 2 книге 5 тома настоящего издания)
18 См док № 285
19 Fitzpatnck Sh Stalin's Peasants P 197-203
20 Толковый словарь русского языка В 4 т Т 1 А-И М , 1957 С 343
21 Док № 339
22 Известия 1992 10 июня, см док №291-314
23 Там же
24 Рабочий путь 1937 4 —10 сентября
25 См док № 314 По другим источникам приводится другая дата расстрела — 27 сентября
1937 г (см По праву Памяти Книга Памяти жертв незаконных политических репрессий Смо
ленск, 2001 С 24, 189, 255, 361, 444, 462) По-видимому, дата казни в смоленской Книге памяти
ошибочна
26 ЦДНИСО Ф Р-5 Оп 2 Д 1784 Л 67
27 Там же Л 78
28 Там же Л 83-84
29 Известия 1992 19 июня, см док №293
30 Рабочий путь 1937 14 —19 октября, Колхозная газета (Сычевка) 1937 14 —20 октября
31 См ЦДНИСО Ф 6 Оп 1 Д 39 Л Л 96-105
32 Там же Ф 67 Оп 1 Д 453 Л 292-293 и Д 433 Л 1 В районе в то время насчиты
валось 8812 хозяйств колхозников В районную парторганизацию входило 203 члена и кандидата
(там же Ф 5 Оп 2 Д 1822 Л 7)
33 Там же Ф 67 Оп 1 Д 400 Л 13
34 См док № 300 Названное постановление также обнаружено в ЦДНИСО
69

35 ЦДНИСО Ф Р-67 Оп 1 Д 453 Л 155, 168, 184 зьТам же Л 185-186
37 Там же Ф Р-6 Оп 1 Д 453 Л 155-284
38 В архиве Смоленской ФСБ мною изучались материалы местной спецтройки, в том числе
«Дело Никифора Иосифровича Белова», «Дело Н М Жданова, И Н Белкина, И В Железнова,
А П Баранова, И Ф Филиппова и 3 И Рябинина», «Дело Евгения Ивановича Иванова», «Дело
Алексея Егоровича Коробакина, Иосифа Егоровича Коробакина, Сергея Петровича Лебедева,
Павла Мик Ермакова, Евсея Федоровича Федотова, Варфоломея Максимовича Булкина и Ни
колая Кузьмича Окунева», «Дело Егора Григорьевича Боденкина», «Дело С Е Бойкова, В Е Се
лезнева, Ф И Птюшкина, И К Еромолинского М В Леонова, П Т Догонова, А И Погожина и
И М Бойкова»
39 Маннинг Р Вельский район, 1937 год Смоленск, 1998 С 14
40 См ЦДНИСО Ф 67 Оп 1 Д 422 Л Л 11, 150, 153
41 Там же Ф 5 Оп 1 Д 1699 Л Л 75-76
42 Отчет Западного обкома о положении в Сычевском районе от 19 августа 1937 г (см
ЦДНИСО Ф 5 Оп 2 Д 1704 Л 14 — 20) Об этих делах также речь шла на районных пар
тайных конференциях
43 См РГАСПИ Ф 17 Оп 3 Д 4093 Л 156
44 Fitzpatnck Sh How the Mice Buried the Cat Scenes from the Great Purges of 1937 in the
Russian Provinces// Russian Review Vol 52 1993, July P 299-320
45 См ЦДНИСО Ф 5 On 2 Д 1796 Л 105-112
46 См там же Д 1723 Л 56-60
47 Там же Д 1784 Л 70
48 См там же Ф 67 Оп 1 Д 422 Л 136-147, Ф 5 Оп 2 Д 1699 Л 71-76, Д 1697
Л 3, Д 1704 Л 1-2
49 Там же Ф 5 Оп 2 Д 1740 Л Л 14 — 20 А также Интервью с Варварой Ерофеевной
Красильниковой, дочерью Е Ф Красильникова Сычевка, июнь 1994 г
50 См ЦДНИСО Ф 67 Оп 1 Д 422 Л 49-33
31 Cau,iday J Marble Columns and Jupiter Lights Theatrical and Cinematic Modeling of Soviet Show Trials// Slavic and East European Journal Vol 42 Issue 4 Winter 1998 P 656
52 См ДОК № 290, 331-332
53 См Fitzpatnck Sh Stalin's Peasants P 300-301
54 См Меныиагин Б Г Воспоминания Смоленск Катынь Владимирская тюрьма
Париж 1988 С 34-38, 44-48, 68-71
55 См Советский Север 1937 19 — 21 сентября
56 См там же 21 сентября
57 См док № 301-310
58 Меньшагин Б Г Указ соч С 30
59 Там же
60Там же С 30-71
61 См РГАСПИ Ф 17 Оп 21 Д 4073 Л 104 и ЦДНИСО Ф 6 Оп 1 Д 39 Л 15
62 См док № 311
63 Архив Верховного Суда Союза ССР Д 13/172 37 (ГАРФ Ф Р-9474 Оп 16 Д 75,
Л 1882 Л 1-2, Ф 9415 Оп 3 Д 3, 6, Ф Р8131 Оп 37 Д 85 Л 1-11) В этих документах
содержится протест Вышинского и постановление Верховного суда СССР
64 РГАСПИ Ф 17 Оп 21 Д 4140 Л Л 134-135
65 У меня хранится интервью Варвары Ерофеевны Красильниковой
66 Павлов Н Исполнение долга Смоленск, 1973 С 283 — 286

Н.А.Сидоров АРХЕОГРАФИЧЕСКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
Пятый том завершает документальную серию «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927—1939 гг.». Первая книга тома целиком посвящена событиям 1937 г., вторая охватывает 1938—1939 гг., в третью вошли материалы годовых отчетов об экономическом положении колхозов за 1934 — 1939 гг.
В сборник включены документы партийных, государственных, колхозно-кооперативных, учреждений и организаций, содержащие сведения общесоюзного, республиканского и регионального значения — Политбюро ЦК ВКП(6), ЦК КП(б)У, ЦИК и ВЦИК, СНК СССР, РСФСР, НКВД, наркоматов, прокуратуры и судебных учреждений, документы местных партийных комитетов, и отдельных лиц. По своему типу это законы, постановления, стенограммы партийных пленумов и съездов, директивы, циркуляры, информационные сводки, служебная переписка, заявления.
Документы выявлялись в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ), Архиве Президента Российской Федерации (АПРФ), Центральном архиве Федеральной службы безопасности Российской Федерации (ЦА ФСБ РФ), Российском государственном архиве экономики (РГАЭ), Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), Государственном архиве Новосибирской области (ГАНО), Центре документации новейшей истории Смоленской области (ЦДНИСО).
Подавляющее большинство документов публикуется впервые. Основанием для повторной публикации явилось их принципиальное значение для освещения рассматриваемых в томе вопросов.
Большинство документов публикуется полностью. Сокращению подверглись обширные источники, содержащие повторяющуюся информацию или не относящуюся непосредственно к теме сборника. Публикация документа в извлечении оговаривается в заголовке предлогом «из», а в тексте документа пропуск обозначается многоточием. Содержание опущенных частей текста оговаривается в текстуальных примечаниях.
Наиболее распространенным типом документов 1937 г., составляющим первую книгу, являются информационные материалы НКВД СССР, постановления Политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР. Именная рассылка выписок из протоколов заседаний Политбюро, а также, стереотипная адресация информационных сводок, спецсообщений и справок НКВД высшим партийно-государственным руководителям как правило не воспроизводиться.
Текст публикуемых документов передан в соответствии с современными правилами орфографии и пунктуации, стилистические особенности документов сохранены. Погрешности текста, не имеющие смыслового значения (орфографические ошибки, опечатки и т.п.) исправлены в тексте без оговорок. Пропущенные в тексте документов и восстановленные составителем слова и части слов заключены в квадратные скобки. Основная масса сокращений и сокращенных слов раскрыта в списке сокращений. Тексты телеграмм воспроизводятся с восполнением в квадратных скобках недостающих союзов и предлогов. Непонятные места текста, не поддающиеся восстановлению или исправлению, оставлялись без изменения с оговоркой в текстуальных примечаниях: «Так в тексте». Опубликованные ранее документы даны в соответствии с текс-
71

том предшествующего издания. В тексте документов сохранены географические названия, принятые в 1937 — 1939 гг.
К документам даются как редакционные, так и собственные заголовки. В редакционных заголовках полные указания должностей авторов и адресатов даны только при первом их упоминании. Более подробные сведения содержатся в именном комментарии.
При отсутствии даты на документе она устанавливается составителями, что вместе со способом установления датировки оговорено в текстуальных примечаниях.
Текст каждого документа сопровождается легендой, в которой указывается название архива, номер фонда, описи, дела, листа, подлинность или копий-ность. Постановления Политбюро публикуются по двум видам протоколов заседаний высшего органа ВКП(6), — «подлинным» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163) и «подписным» (Там же. Оп. 3). Появление этих названий связано с тем, что в 1920—1940 гг. существовала практика изготовления большого количества копий протоколов для рассылки членам ЦК и другим партийно-государственным чиновникам. Для служебных нужд аппарата ЦК также создавалось несколько копий «подписных» протоколов, которые назывались справочными, рассылочными, контрольными, хранилищными или архивными. Все эти разновидности подписных протоколов заверялись печатью ЦК и факсимиле подписи секретаря ЦК. В настоящем издании, при публикации постановлений Политбюро, извлеченных из «подписных» протоколов, в легенде документа также указывается на его подлинность*.
Поскольку постановления Политбюро о «лимитах» репрессируемых по приказу НКВД № 00447 хранятся в двух архивах с разной ведомственной подчиненностью — РГАСПИ и АПРФ, то при их публикации, учитывая важность и различный уровень доступности этих документов для исследователей, указываются обе архивные легенды.
В состав научно-справочного аппарата сборника входят предисловия, текстуальные примечания, примечания по содержанию, именной комментарий, именной указатель, географический указатель, список сокращений, перечень публикуемых в сборнике документов.
Текстуальные примечания обозначаются цифрой со звездочкой, помещаются после документа и пронумерованы в пределах документа. В них указаны погрешности текста, оговариваются отсутствие или местонахождение упоминаемых в тексте документа приложений, способы датировки, содержание опущенных частей документа.
Именной указатель является «глухим» и содержит алфавитный перечень фамилий и инициалов, встречающихся в тексте.
Указатель географических названий является алфавитным перечнем административно-территориальных единиц (до районов и городов включительно) в обозначении, принятом в 1937—1939 гг.
В список сокращений внесены в алфавитном порядке сокращенные наименования и другие сокращения, и дается их раскрытие с указанием подведомственности учреждений.
Именной комментарий, именной и географический указатели к тому публикуются во второй книге.
* О делопроизводстве Политбюро ЦК ВКП(б) см Адибеков Г., Кошелева Л., Ро/овая Л. Протоколы Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(6) как исторический источник // Политбюро ЦК РКЩб)-ВКП(б) Повестки дня заседаний Том 1 1919-1929 Каталог М , РОССПЭН, 2000 С 5-29